Виталий Скобеев: «Казань — это золотая чаша с драгоценностями»

— Виталий Валерьевич, в чем замысел вашей выставки?

— Это семейная выставка. Немного ретроспективная, немного современная (может быть, много современная). Но нас объединяет тема красоты, и смысл выставки — показать жизнь художника во времени. Мой отец, советский классик, жил в определенное время, и его произведения стали отпечатками того времени. Моя живопись отпечатывает уже свое время, а мой сын делает свое преломление.

Я хотя и выбрал современный язык выражения, но темы остаются прежние. Художника всегда волнуют проблемы добра и зла, красоты, гармонии, человека в труде и человека мыслящего. Для меня живопись — это попытка объять необъятное.

— Вы сказали о времени и ретроспективе. На левой стене серия портретов работы вашего отца? В них видно время.

— Да, это 1970-е.

— А это уже ваши работы — правая стена, триптих о Казани?

— Нет. Интересна история этих работ. Одна галерея делала выставку о Казани — кто и как видит наш город. Она проходила у Казанского вокзала в галерее. И здесь три работы: одна моего сына, потом — моя и отца. То есть это три взгляда на Казань.

— Эта работа явно выделяется — «Казань. Золотой век». Можете рассказать о ней?

— Конечно. Это моя работа (смеется). Экспозицию делал мой сын, и картина почему-то оказалась в середине. Здесь взят образ золота как некой драгоценности на «звонком» фоне. Сама Казань — золотой слиток, украшенный жемчужинами историческими, культурными, архитектурными. Я воспринимаю все эти здания как украшения города. Сверху их объединяет символическая чаша. Татарское украшение имеет символическое, собирательное значение. И если приглядеться, здесь есть и Зилант.

— Скажу, может быть, глупость, но, кажется, никакой топографической точности здесь нет? Это только совокупность разных исторических объектов в чаше?

— Да. Я бы сказал, что это образ города. Если говорить языком поэта или музыканта — это метафора. Без метафоры искусство мертво. «Есть город золотой», как в песне Бориса Гребенщикова (признан иноагентом Минюстом РФ, — прим. Т-и).

— А почему все-таки именно золотой?

— Это аллегория чаши, где собраны драгоценности. Как в казане.

— Это тоже модерн, который в целом характерен для вашего творчества?

— Да, абсолютно верно. Это чаша, и сквозь нее проходит время. Во времени мы видим Старо-Татарскую слободу, улицу и Булак. Время проходит сквозь чашу — философский образ.

— В этих трех работах есть даже композиционное сходство, образ пути. Расскажите о работе вашего отца.

— Валерий Николаевич Скобеев, мой отец, имел классическое образование. Заканчивал Академию художеств в Ленинграде, учился у петербургского мастера Евсея Моисеенко. Под влиянием этого видения, я бы сказал «ленинградского», этот стиль получил динамическое начало.

— Все куда-то движется, стремится?

— Стремится — золотое слово. Все куда-то стремится. Мы с отцом 50 лет проработали в одной мастерской, и, естественно, я это впитал.

— Это тоже Казань?

— Казань. В этом дворе я жил, улица Декабристов, 127. Рядом Дворец химиков. Девятиэтажки — за ними дворик. В 1970-х годах там было всё по-другому.

— Почему решили начать выставку именно с этих работ?

— Три видения одного: красоты и Казани.

— Выставка начинается с работ вашего отца. Расскажете о них?

«Хлеб»

— При всем лобовом решении этой темы он [Валерий Скобеев] подходит к ней философски. Субстанция этого хлеба, золото, — это субстанция драгоценности. Рядом — мужское и женское начала. Это философское прочтение обыкновенной темы уборки хлеба. На фоне — небо, которое и дает это «золото хлеба».

«Журавли возвращаются»

— Тема тоже обыкновенная, вечная. Это первые фермеры. Здесь вводится сферический, «романтический» градус пейзажа, просторы России. «Журавли возвращаются» — символическое название. Надежда возвращается. Надежда на что? (Указывает на тряпичную куклу, которую ребенок поднимает с земли) Что они поднимут мужичка. Ведь Россия крестьянская страна. Здесь самые главные ценности — земля, труд. Поднимут ли мужичка?

«Рождение оперы»

— Это создание оперы «Алтынчеч». За клавишами — Назиб Жиганов, за ним — Муса Джалиль. Слева — Леонид Баратов, главный режиссер, и Петр Сперанский, театральный художник. После этой оперы Джалиль уйдет на фронт. Жиганов напишет музыку, Джалиль — либретто, Баратов сделает постановку, а сцену — Сперанский. Это исторический отпечаток. Отец был знаком с Жигановым, ходил к нему домой. Он застал этих классиков.

Следом за «Рождением оперы» идут портреты двух «синонимов» русской поэзии, отметивших начало и конец советской эпохи, — «Последний поэт деревни Сергей Есенин» и «Звезда Владимира Высоцкого».

— У отца есть цикл «Поэты России». Поэт является выражением идеи народа. Через него идет выражение смыслов народа, земли. Сергей Есенин — русский выразитель, но уходящий. Почему «Последний поэт»? Моего отца трогала тема поэтов-деревенщиков. Их расстреляли, потому что они со своей деревенской жизнью не укладывались [в новую Россию]. Тогда хотели всех сделать пролетариями. Отец сам был парень деревенский — из Ульяновской области.

Высоцкого все любили. «Идет охота на волков», «Черта подведена», ты в городе и идеалистической стране гор, памятник тем, кто поднимался в горы, звезда Высоцкого, «Я не микрофон, я кобру заклинаю» — это был герой того времени, и сейчас остается героем.

За двумя поэтами — портрет композитора Рустема Яхина, в котором зафиксирован момент создания легендарного «Соловья» («Сандугач»). Затем — портрет жены Валерия Скобеева, мистические образы разных культур и разных женщин. Когда серия работ Валерия Николаевича встречает угол, открывается серия работ его внука — Александра Скобеева. В этой точке под стеклом лежат игрушки, которые дед-художник сделал для художника-внука. Позволим себе не задерживаться на работах Саши. Как признается он сам, эта выставка не про него.

Секция с работами самого Виталия Скобеева начинается со «Света далекой страны». Вкупе с «магическим» музыкальным фоном эта часть экспозиции погружает зрителя в особенное состояние, почти космический сон, когда облака образов сплетаются в единый поток авторского сознания.

«Циолковский» и «Энигма»

— Я называю это течение «философским символизмом». Он у меня рождался потихоньку, не сразу. Меня трогают темы прочитанных мной произведений, осознанных по-моему, с моим преломлением.

Здесь работы из разных циклов. «Свет далекой страны» посвящен Шамбале. Дальше — квантовый переход, наше время, «эпоха Водолея». Константина Циолковского и других ученых, философов я пишу, потому что они стали основоположниками философии русского космизма. Циолковский мечтал, и мечта воплотилась. Этот путь очень интересен. К Циолковскому приезжал Сергей Королев, и Королев стал делать ракеты. Есть картина с Александром Чижевским, пророком Солнца.

Космизм берет истоки в гуманности. Юрий Гагарин, Сергей Королев — мы всегда стояли на позиции защиты человека и человечества. Циолковский говорил: «Сейчас мы в колыбели. Настанет время, и нам нужно будет общаться с окружающими нас цивилизациями». Отсюда появилась идея делать ракеты. Изначально они были философами, а уже потом выбирали средства.

— Это похоже на веру.

— Да. Кстати, вера — очень широкое понятие. Она не упирается в какую-то концепцию. Вера — это светлое начало, жизнь на Земле.

«Алатырь-камень»

— Это уже другая серия?

— Нет, я не разделяю космизм и мифологию. Как говорил Карл Густав Юнг, через мифы всех народов мира проходят одинаковые архетипы — происхождение жизни, древо жизни, женское начало. Эти мифы я порой затрагиваю. Алатырь-камень — тоже мифологический архетип. На каждой планете есть такой камень. Он является энергетической конструкцией и отвечает за жизнь на Земле.

— Как душа?

— Не душа. Земля — это живая планета. И она входит в замысел Творца. Она появилась не сама по себе, а на определенном этапе развития Вселенной. Нет разделения между космизмом и Землей. Как говорил Платон, есть мир идей, а здесь, внизу, он разворачивается. Это и есть формула космизма. Нужно смотреть на земное через небесное.

На полотнах Скобеева в знакомых образах воплощаются философские идеи и концепции. Пожалуй, если вам интересно, как бы выглядели «архетипы бессознательного», будь Юнг художником — картины Скобеева не оставят вас равнодушными.

— Это миф о том, как бы нам не заблудиться в лабиринте материального. Женский архетип — Ариадна — показывает нить знаний, при помощи которой можно найти выход из лабиринта. В центре — символ нашего мозга. Там есть центры неокортекс (эволюционно новая часть мозга, продуцирующая мысли и сознание, — прим. Т-и) и рептильный мозг. Весь смысл — победить это в себе. Все внутрь нас уходит. Мы микрокосм, а вокруг макрокосм.

Я хочу сказать важную вещь. Через мое творчество проходит три темы: законы мироздания; учителя, через которых законы спускались к людям; великое женское начало. Всё.

«Звездный путь»

— Здесь уже знакомые религиозные образы.

— Нет. Дело в том, что мы так долго жили под символами этих концепций, что начинаешь фигурировать известными образами.

«Древо жизни»

— «Древо жизни» собирает целую концепцию — у каждого народа есть свое древо жизни. Внизу анкх — символ жизни древних египтян, потом древа жизни шумеро-аккадской мифологии, майя, древних греков, буддистов и башня Сююмбике. Вершина этого древа — сверхразум, сверхзнание, сверхсвет. Корнями древо уходит в небо, потому что настоящие знания идут из космоса. Все архетипы омывает голубая субстанция — духовность. Источник ее един.

— Вы называете эту работу объединяющей. Почему она так скромно стоит в углу?

— Она угол держит (смеется).