Тимур Гареев: «Война будущего – это хорошая философская история для теоретиков»

«Нет войны или операции, похожей на предыдущую. Сама жизнь диктует нам новые правила»

– Махмут Гареев был одним самых высокопоставленных генералов в армии. На ваш взгляд, какую роль татары играют в военной системе страны?

– Татар я достаточно много знаю: генерал-лейтенанта Кулахметова и его сына Марата, заместителя вооружения юго-западной ставки. Можно вспомнить генерал-полковника Владимира Яковлевича Потапова. Он родился и вырос в Татарстане. Меня часто критикуют, что я татарский плохо знаю, а он на нем прекрасно говорит.

Я бы не стал акцентировать внимание только на татарах, а поставил бы вопрос немного по-другому: «Роль тюрок в истории страны». В среднеазиатских дивизиях было очень много татар. Отца в 18 лет в 1941 году назначили командиром взвода, а через неделю он уже командовал батальоном. Можно вспомнить начальника ПВО страны Расима Сулеймановича Сулейманова. Зенитчиков и ракетчиков я считаю самыми элитными по менталитету. Там сохранились офицерские традиции старой русской армии.

– Какой видел войну XXI века Махмут Гареев. Что он предвидел?

– У него есть как раз книга на эту тему – «Если завтра война». Он говорил, что в войне появляются новые принципы и возможности. Он большое внимание уделял системе управления – это сетецентрическая система управления. Он пишет про создание широкополосных систем связи. Упор – это сетцентрическая система управления и непрерывная коммуникация между солдатами и командованием, средство разведки – средство поражения.

В целях реализации данных принципов, он создавал, первый в мире, автоматизированную систему управления войсками и средствами «Манёвр». Тогда сделали очень много. Я сам, будучи командиром батальона, участвовал в учениях, и нам били по рукам, чтобы мы не лазили в машины. Там были очень оригинальные алгоритмы управления. Внедрить ее не получилось, потому что не было соответствующих систем связи, которые могли передавать столь большие объемы информации, но алгоритмы были заложенные замечательные.

– Какими видел военные конфликты в будущем ваш отец?

– Война будущего? Вы понимаете, что нет войны или операции, похожей на предыдущую. Сама жизнь диктует нам новые правила. В последнее время превалировало мнение, что у нас будут обходы и обхваты, как у американцев. Я всегда говорил: представьте, войско овладело определенной территорией и, соответственно, овладело неким рубежом: невозможно постоянно ехать и захватывать. Когда появляется рубеж, то появляется и угроза флангов, а также проблема тылового обеспечения.

Отец говорил, что никогда не будет такой войны. Все приводят пример Югославии как кейса этой тактики. Там просто Милошевич испугался. Кто ему мешал перейти границу и начать наступать за ней? Тебя так и так бомбят. Если ты втравил страну в войну, то не остается ничего, как обострять конфликт. Пассивность всегда рождает поражение. Она хороша, когда готовится наступление, но при этом должны быть удары. Оборона должна быть активная. Решительность и умение грамотно управлять теми силами и средствами, которые есть у тебя, – залог успеха.

«Ход войны зависит от твоих возможностей и каким образом противник их спрогнозирует»

– СВО – это и есть война будущего или она похожа на Первую мировую или Вторую?

– Я хочу сказать одно. Когда Израиль воевал с Ливаном, все говорили, что это война будущего. Как можно назвать это войной будущего, если там одна Хезболла воевала, а ливанская армия просто сбежала. Никто не знает, что такое война будущего. Мы должны всегда готовится и понимать, что все зависит от противника и имеющихся средств. Ход войны зависит от твоих возможностей и от характера действий противника.

Вспомним войну с Грузией, когда пошли по хребтам и были задействованы другие формы и способы действия войск: иные географические условия, иные формы сопротивления со стороны грузин. Война будущего – это хорошая философская история для теоретиков. Войну может изменить лишь развитие сил, а уже потом средств. Средства дополняют действия сил.

Если мы говорим о войне со стороны военного, то тут все зависит от планирования, кому ты противостоишь, наличие возможностей, ну и политическая воля. Изучая театр военных действий, возможности вероятного противника, собственные силы и средства можно с определенной долей вероятности спрогнозировать, какой будет война. При этом прогноз должен опираться на результаты моделирования и розыгрыша различных сценариев развития боевых действий.

– Почему внедренная ранее схема БТГ (батально-тактических групп) оказалась неэффективна в текущей кампании на Украине? Почему дивизии не устаревают?

– Была попытка заменить дивизии на бригады: я сам служил в такой бригаде. Бригады все же ближе к полку, чем к дивизии, и там совершенно другой состав сил и средств. В дивизию входит артиллерийский, зенитно-ракетный полки и так далее. Оперативный потенциал бригады значительно меньше дивизии.

Почему в СССР были созданы легкие бригады? Предполагалось, что война будет маневренной. Создавались корпуса прорыва. Один был на границе с Монголией в Кяхте, а второй был в Минске. Там каждый батальон был отдельной оперативно-тактической группой. Это 700 человек: три механизированные роты, танковая рота, две артиллерийские батареи. Каждый батальон мог самостоятельно совершать фланговые прорывы, обходы, самостоятельно захватывать плацдармы. Эти соединения не создавались массово, а стояли на конкретных местах и выполняли конкретные задачи в качестве оперативных маневренных групп. Кяхта – это прорыв в Китай через Монголию и второй корпус – прорыв в Европу. Много было обсуждений, но их изначальную идею извратили, потому что они планировались только под конкретные задачи и массово их никто не планировал создавать.

«Я думаю, что через полтора года будут ситуации, когда атаковать будет не один беспилотник, а целый рой»

– Эффективна ли территориальная оборона в современной войне?

– Отец много писал о территориальной обороне. Она пропала как явление. Указы остались, а ее нет, потому что территориальная оборона опирается на военкоматы. Военкоматов сейчас нет в таком количестве, как раньше: сейчас многие военкоматы ликвидировали, а оставшиеся объединили. Если раньше был районы или зоны территориальной обороны, то сейчас этого нет. Органы управления ликвидировали.

Аналогичная ситуация сложилась и с подготовкой резервов. Ликвидировали базы хранения, дивизии кадров и тому подобное, упуская при этом саму сущность – сохранение органов военного управления тактического звена.

Почему было важно сохранять дивизии кадров. Возьмем штаб – это сработанная организация. Сейчас говорят: «Мы сейчас это воссоздаем». Как это можно воссоздать? Самое сложное, что есть в армии, – это не техника, а наличие дееспособного штаба с системой командования и управления. Этому в СССР уделялось очень много времени.

– «Артиллерия – бог войны», «пехота – царица полей». А сейчас эти поговорки действуют? БПЛА поменяли ход войн?

– Сейчас артиллерии не хватает: ни одного артиллерийского училища не осталось. У нас катастрофа с артиллерией и по средствам, и по подготовке. Старших офицеров батареи практически нет: как стрелять без них? Я вот смотрю, какие потребности сейчас нужны армии. Без артиллерии воевать невозможно.

Роль же пехоты в боевых действиях очень проста – без нее просто ничего не будет. Американцы почти не задействовали пехоту в Югославии только из-за непоследовательности и трусости Милошевича. Так, пока пехота не пришла, ничего не произойдет.

Сейчас все говорят о роли беспилотников в СВО. Становится понятно, что они повлияли на способы маскировки, порядок действия. Сосредотачиваться нельзя: все вскрывается и сразу же поражается. Беспилотник эффективен тем, что он не заметен. Человеческий взгляд его просто не видит. Беспилотники сильно поменяли современную войну. Я думаю, что мы в науке и промышленности вскоре решим проблему и с этим. Всё, что сейчас с ними происходит, это ведь только начало. Я думаю, что через полтора года будут ситуации, когда атаковать будет не один беспилотник, а целый рой.

Заниматься нужно не только беспилотниками, но и робототехникой в целом. Опять же, все должно быть в системе и взаимоувязано. Можно в этих вопросах заниматься и искусственным интеллектом, но очень осторожно. Он ни в коем случае не должен быть самообучающимся. Искусственный интеллект должен быть органичен, и именно человек должен его учить. На мой взгляд, в вопросе развития нейронных сетей наиболее продвинулась Белоруссия и Израиль. Понимаете, если будет хоть одна ошибка в искусственном интеллекте, то он тут же начнет ее масштабировать.

Если мы говорим о технической сингулярности, которую предсказывают на конец 30-х годов, то это вообще страшно, потому что машины начнут производить сами себя, а если в процессе будет допущена ошибка?

«У нас просто всегда так: кто-то что-то решил, и все побежали делать. Конкуренции не существует»

– Что сейчас нужно России для развития внутреннего технологического потенциала?

– У нас, если говорить о новых технологиях, есть проблемы с микроэлектроникой. Дело не в том, что мы ее не можем или не умеем делать. А в том, что мы не можем выпускать ее большими сериями.

Я сейчас вижу, что у нас достаточно мощный толчок в развитии технологий и разработок, в которых участвуют молодые Кулибины и уже опытные специалисты. Многие боятся просто заявлять о себе. Мы в рамках Фонда Гареева тоже пытаемся помочь им.

К сожалению, очень часто заказчики слепо копируют американские разработки. Сейчас мы очень много изобретаем и делаем сами, потому что появляется очень много одаренных молодых ребят и с ними приятно работать. Создан хороший инструмент в лице «Национальной технологической инициативы». У нас много молодых команд.

В свое время мы делали систему космической связи «Сфера». Восемь групп делали этот проект по заказу Министерства обороны. В итоге проект отдали непонятно кому. За это время четыре команды уехали, потому что они устали ждать 10 лет. Проект делали люди самых разных возрастных категорий. Самыми старшими были я и мой партнер.

В настоящее время в экономической модели мы выходим хоть на какой-то результат, и это мне импонирует. Сейчас смысл оживления промышленности заключается в том, чтобы заработала каждая маленькая фирма. Чтобы интеллектуалы конструкторы и разработчики получали свой хлеб.

В частности, Фонд исследований и разработок и исследований имени М. А. Гареева, который мы создали с целью помощи талантливым ученым и реализации креативных идей, этим и занимается. Многие сейчас боятся связываться с военными, а мы помогаем встроиться в эту систему.

Мы хотим обеспечить конкуренцию идей. У нас просто всегда так: кто-то что-то решил, и все побежали делать. Конкуренции у нас не существует. Мы стараемся соблюсти максимальную степень объективности: мы работаем с заказчиками, с вузами. Мы помогаем выявить заказчикам проблему и выстроить ее решение. Причем мы ищем пути решения ассиметричные и максимально дешевые.

– Как решить проблему нехватки идей?

– Мы консультируем. К нам приходят люди, которые спрашивают, как сделать то или иное. Я привлекаю экспертов, которые в этом разбираются. Они консультируют и решают этот вопрос. Получается такой срез спецконсалтинга и лоббизма. Есть американская корпорация RAND. Я бы не хотел ее восхвалять, но мне очень нравятся ее подходы. Они очень интересно выбирают экспертов. Как бы парадоксально ни звучало, экспертов выбирает не сама корпорация. Они выбирают пул специалистов по всему миру и рассылают им письма, где просят их назвать трех лучших экспертов в их области (себя писать нельзя).

У этой корпорации основные заказчики – это министерство обороны и Государственный департамент США. В связи с этим они уделяют особое внимание техническому заданию. Они знают, что ошибка, допущенная в техническом задании, оборачивается убытком в миллиарды и неудачей при конечном результате. Процесс у них выстроен следующим образом: пять команд ведут техническое задание, но там нет лидирующей группы. Из каждой команды они выдергивают идеи: у них выигрывают не команды, а идеи. Даже если у них не хватает конкуренции идей, то они ее искусственно формируют.

Продолжение следует.

Владислав Безменов, «Миллиард. Татар»