«Татарин – хороший комплекс звериных черт»: к юбилею Рудольфа Нуриева

«Моя судьба – быть космополитом»

Жизнь Рудольфа Нуриева (иногда используют написание Нуреев), продлившаяся всего 54 года, – история, достойная голливудского блокбастера. Даже странно, что популярный байопик про него еще не сняли. Есть хорошие, но не ставшие событием картины, как, например, британский «Белый ворон» 2018 года Рэйфа Файнса с «нашим» Олегом Ивенко в главной роли.

Нуриев родился 17 марта 1938 года в поезде, где-то в районе Иркутска – мать с тремя старшими дочерями рискнула тогда поехать по Транссибу через всю страну к супругу, служившему во Владивостоке. Этим фактом Нуриев потом даже гордился, отмечая: «Моя судьба – быть космополитом». Он всегда чувствовал, что «не принадлежит ни к какому государству». Впрочем, жизнь он закончил гражданином Австрии, хотя этот паспорт он избрал, чтобы экономить на налогах.

С Дальнего Востока семья переехала в Москву. Оттуда после начала войны мать Фарида с детьми была вынуждена уехать в эвакуацию в Башкирию. Затем беднейшее детство и юность в Уфе, когда у Рудольфа не было даже своей обуви. В 6-летнем возрасте он увидел балет «Журавлиная песнь» в недавно открывшемся Башкирском театре оперы и балета, куда мама умудрилась провести всех детей по одному билету. И, иначе не скажешь, - осознал свое призвание.

После – тернистый путь к мечте, на котором был и протест против желаний отца, не видевшего единственного сына артистом, и поступление в 1955 году, несмотря на большой для этого возраст, в лучшее в стране Ленинградское хореографическое училище имени Вагановой. И, наконец, сразу после выпуска – назначение солистом Кировского театра. В истории балета миновать стадию кордебалета так же удалось только Михаилу Фокину и Вацлаву Нижинскому.

В 1961 году, когда труппа Театра имени Кирова завершила гастроли в Париже и готовилась к вылету в Лондон, Нуриева «за нарушение режима нахождения за границей» решили силой отправить на родину. Понимая, чем это чревато, он осмелился на знаменитый «прыжок к свободе» – и стал первым «невозвращенцем» среди советских артистов. В СССР – заочный приговор на 7 лет тюрьмы за измену родине. На Западе – начало блистательной карьеры.

Следом за Нуриевым потом, но уже более продуманно, на Западе оказались и другие артисты балета-«невозвращенцы» – Михаил Барышников, Наталья Макарова.

«Он никогда не думал об отдыхе и не планировал отдыхать»

Работоспособность Нуриева поражала коллег: более 200, а порой и 300 выступлений в год на сценах разных континентов. «Исколесив земной шар, он был самым путешествующим в истории танцовщиком, миссионером танца… Он никогда не думал об отдыхе и не планировал отдыхать», – писала Диана Солуэй в своей книге о Нуриеве.

Стоит отметить партнерство с датским танцовщиком Эриком Бруном. Вошел в историю дуэт с английской балериной Марго Фонтейн, длившийся почти 17 лет. Про них говорили – они наполняют каждое движение настолько глубокими чувствами, что «самый искусственный вид искусства вдруг кажется человечным и простым».

Затем, в 1983-1989 годах, руководство балетной труппой Гранд-опера в Париже – небывалое достижение для эмигранта.

В 1987 году Нуриева пустили в Уфу, чтобы он смог проститься с умирающей матерью. Но она его не узнала.

В 1989 году состоялось первое со времени побега выступление на сцене родного Кировского, в роли Джеймса в балете «Сильфида». «Это было ужасно», – вспоминали знатоки балета, понимавшие, что травмы, болезнь и возраст помешали тогда 52-летнему артисту танцевать так, как он мог это делать в расцвете сил.

«Но у него было такой силы обаяние, что когда он выходил на сцену, да еще и танцевал при этом, равнодушным это не оставляло никого. И я тоже это на себе почувствовала. Это правда, я не придумываю. Когда человек в таком, можно сказать, пожилом возрасте, находясь уже не в форме, выходит танцевать, это производит впечатление. Было понятно, как он мог танцевать, когда был в форме», – рассказала «Татар-информу» народная артистка России, первый проректор Академии русского балета имени А. Я. Вагановой Жанна Аюпова. В том спектакле она исполняла роль Сильфиды.

Под занавес жизни – начало, и вполне успешное, дирижерской карьеры. В 1992 году в этом статусе он приезжал в Казань и в Театре имени Джалиля руководил оркестром в «Щелкунчике».

Наконец, смерть от СПИДа 6 января 1993 года. Надгробие на могиле на Сен-Женевьев де Буа сделано в виде огромного сундука, накрытого восточным ковром.

«Мы – странная смесь нежности и грубости»

В своей автобиографии Рудольф Нуриев напишет: «Мать моя родилась в прекрасном древнем городе Казани. Мы мусульмане. Отец родился в небольшой деревушке около Уфы, столицы республики Башкирии. Таким образом, с обеих сторон наша родня – это татары и башкиры. …Я не могу точно определить, что значит для меня быть татарином, а не русским, но я в себе ощущаю эту разницу. Наша татарская кровь течет как-то быстрее и готова вскипеть всегда. И однако мне представляется, что мы более вялые, чем русские, более чувственные; в нас некая азиатская мягкость и вместе с тем горячность наших предков, этих великолепных худощавых всадников».

«Мы – странная смесь нежности и грубости, сочетание, которое редко встречается у русских; вероятно, именно поэтому я обнаружил такую близость со многими героями Достоевского. Татары быстро воспламеняются, быстро лезут в драку. Они самонадеянные, но в то же самое время страстные, а временами хитрые, как лисы. Татарин – хороший комплекс звериных черт, – и это то, что есть я», – добавлял он.

Неудивительно, что Нуриев, как писала в своих статьях доктор искусствоведения Дженни Катышева, «насыщал поэтический образ романтического героя на сцене личностными чертами благородного бунтаря-одиночки». Но это, по ее мнению, был все же иной бунт, не сравнимый с битничеством, идеями андеграунда и сексуальной революции.

Феномен Нуриева парадоксален. С одной стороны, своей славой и образом балетной «рок-звезды» он был обязан стремительному развитию в те годы массмедиа. Он первый из артистов балета, например, стал выступать по телевидению, «зайдя» таким образом с этим искусством в каждый дом. С другой стороны, как отмечает Катышева, «агрессивным программам, заполнившим сцены, теле- и киноэкраны, он противопоставил светлую энергетику добра, созидания, духовного и физического совершенства человеческой личности, красоты».

Нуриев своим творчеством утверждал непреходящую ценность классики, продвигал наследие «русского француза» Мариуса Петипа на мировых сценах, фактически открыв западному зрителю русскую школу балета. Поставив в собственной редакции «Щелкунчика», «Лебединое озеро», «Спящую красавицу» Чайковского, «Раймонду» Глазунова, «Дон Кихота» и «Баядерку» Минкуса, он сделал эти спектакли достоянием не только элитного зрительского меньшинства, но и широкого круга. Одновременно Нуриев разрушил стену между различными хореографическими направлениями. Он исполнял балеты Ролана Пети, Джорджа Баланчина, Фредерика Аштона и даже танец модерн Марты Грэхем. За счет этого обогащался балетный язык, расширялась зрительская аудитория, развивалось искусство.

Положил конец восприятию танцовщика как вспомогательной персоны

«Его отличали высокий уровень танцевальной техники, доходящая до педантизма отработанность каждого движения, высокие полетные прыжки, виртуозные туры на полупальцах, “кошачья” пластика девелопе и плие. Он равно использовал и достижения женского виртуозного танца, и мощь и силу, выработанные отечественными танцовщиками героического плана», – писала профессор Катышева. Главным завоеванием Нуриева она считала «насыщение сценической драматургии балетного спектакля, отдельной партии интенсивным танцевальным действием, лексикой, выражающими мысль и чувство».

При этом, как писал Отис Стюарт, один из многочисленных биографов Нуриева, «сила воздействия его искусства заключалась в том, что это был не просто танец». «Несомненно, Нуриев обладал головокружительной техникой (достаточно вспомнить его взрывные жете, повисающие в воздухе, словно фейерверк, безумную ярость его фуэте). Но производимое впечатление заключалось не просто в том, что он делал на сцене. Мощь была в том, как он это делал», – отмечал Стюарт.

До появления на Западе Нуриева танцовщик, напоминает Стюарт, «оставался повелителем лишь в одной области – в “царстве заднего плана”: отнеси этого лебедя, подними эту Сильфиду». Но именно сбежавший из СССР татарин положил конец восприятию мужчины-артиста как вспомогательной персоны. «Рудольф Нуриев смог преобразить мужской танец на Западе. Сложилось всё – его харизма, желание пробиться вперед, стать лучшим. Не такая уж у него была совершенная фигура, но он всю жизнь пытался себя довести до совершенства. Он был трудяга и работал больше, чем другие. Столько, сколько он танцевал, никто не мог себе позволить! Но он везде танцевал, его знали все. Неудивительно, что он там произвел революцию. В итоге на него все равняться стали», – отметила Жанна Аюпова в беседе с «Татар-информом».

По ее словам, нынешняя молодежь не всегда оценивает Нуриева правильно. «Они смотрят записи его выступлений, но видят только какой высоты прыжок и сколько сделано пируэтов. Они не могут увидеть разницу между количеством туров и художественной составляющей исполнения. Современные танцовщики и правда уже в другой форме, у них более совершенная и виртуозная техника. Но часто вот этого второго элемента не хватает», – считает Аюпова.

«На мой взгляд, Рудольф Хаметович превзошел свое время. Он прыгнул не просто к свободе, он повел всех за собой. Прежде всего, конечно, западных танцоров, потому что они его видели и ему в итоге и стали подражать. Наших, по понятной причине, в меньшей степени. До него так чисто, академично и грамотно не танцевал никто. В конечном итоге что сделал Нуриев? Я считаю, он просто создал западный балетный театр. По крайней мере, стилистику мужского танца», – рассказал «Татар-информу» министр культуры, печати и по делам национальностей Республики Марий Эл, художественный руководитель Марийского театра оперы и балета имени Эрика Сапаева и бывший премьер Большого театра Константин Иванов.

Вне сцены же он тщательно режиссировал свою роль элитарного представителя культуры избранных. «Обладая надменным величием крупной звезды, он не был лишен и земной хитрости своих татарских предков. Очутившись на Западе с 30 франками в кармане, он быстро сколотил капитал, который к моменту его смерти оценивался приблизительно в 25-30 миллионов долларов... Он установил для себя марафонский график, решив испробовать всё, что есть в жизни. Он закутывался в шали “Миссони”, носил сапоги высотой до бедра и кожаные штаны. Скупясь делиться с другими деньгами, он был самым щедрым артистом, отдавая всего себя зрителям. Своими уроками, репетиторством и постановками он вдохновил целые поколения танцовщиков и любителей танца», – вспоминала Диана Солуэй.