Ренат Ибрагимов: «Моң – это тоска. Татарин сидит и тоскует»

«У меня есть и башкирские корни», – признается в интервью народный артист РСФСР Ренат Ибрагимов, но при этом считает себя татарином. По мнению певца, татарский моң – это, по сути, тоска, отсюда и соответствующая музыка, этим она отличается от «свободной» башкирской. Также наш собеседник рассказал, когда он начал обращаться к татарским истокам, почему пришел к исламу и как Ильгам Шакиров учил его арабскому языку.

«Сознание, что мы татары, пришло намного позже»

– Ренат Исламович, жизнь артиста всегда находится в поле внимания огромного числа людей. Известно, что ваших старших детей зовут Вера и Надежда – характерные для русских имена. А младших – Аиша, Султан, Асылбике, Марьям, имена уже мусульманские, тюркские. Почему произошел такой поворот?

– Потому что я женился очень рано. Это были 1960-е годы. Старшей дочери от первого брака уже 50 лет, можно сказать, пенсионерка. Я в то время был комсомольцем, учился в русской школе, в консерватории. Все было на русском языке. Жена у меня была русская, с ней я познакомился на танцах в финансово-экономическом институте. И когда называли дочерей, мы с ней советовались, и она предложила назвать Надеждой и Верой. Я говорю: «Прекрасные имена – Вера, Надежда, Любовь».

Я в то время не задумывался, что я татарин, что должны быть татарские имена. Сознание, что мы татары, что наши предки, наши бабушки, дедушки были татарами, пришло намного позже.

– А как пришло это осознание?

– Оно пришло постепенно, когда начал размышлять о смысле жизни, задумываться о своих корнях, начал анализировать многие вещи. И понял, что очень многое зависит от нашей истории, от языка. Татарский язык я вначале знал плохо, потому что родился во Львове. Воспитательница в детском саду у меня была полячка, разговаривала на польском. Потом переехали в Казань, но здесь в детском садике разговаривали на русском, общее образование тоже шло на русском.

А татарский язык я слышал и начал понимать уже в деревне под Казанью, на родине моей мамы. У нас чисто татарская деревня, по-русски там никто не знал.

– Это какой район?

– Кукморский. Мне, хочешь не хочешь, пришлось учить и запоминать татарские фразы. Летние месяцы в младших и средних классах школы проводил в татарской деревне и таким образом стал знать и понимать татарский язык.

– А сейчас в вашей семье чтят татарские традиции, язык, культуру, религию?

– Конечно. Позже я пришел и к религии, к исламу, стал интересоваться историей. Религия – это духовная составляющая человека, это главное в нашей жизни, что дает человеку базис построения его жизненного пути. Поэтому религия должна присутствовать при рождении. Ее основы должны даваться и в детском саду, в школе. Мы, к сожалению, были безбожниками-комсомольцами. Над людьми, которые ходили в мечеть (ходили в основном пожилые, бабаи), мы подтрунивали, смеялись.

А с возрастом пришло понимание, что такое религия для человека. Для нас, татар, это то, что сохраняет нашу идентичность, нашу нацию, нашу культуру. Это очень важная составляющая. Но, конечно, татарский язык тоже надо знать. В языке заложена информация, через которую мы открываем себе путь в прошлое и в будущее.

– А детей обучаете татарскому языку?

– Мы просто разговариваем на татарском. Дело в том, что с нами живут родители моей жены. Они родом из татарстанского района, татарский язык знают лучше, чем русский. У нас на кухне у мамы моей жены Аклимы с утра до вечера работает телеканал ТНВ. Поэтому звучат татарская речь, татарские песни, спектакли, выступления. Атмосфера как в Татарстане.

«В Кукморе раньше бывал довольно часто»

– Вы сказали, что родились во Львове, мама у вас из Кукмора. А отец? Откуда вообще ваши корни?

– Отец у меня из Башкирии. Граница Башкирии и Татарстана – Туймазы (Туймазинский район. – Ред.). Деревня называлась Бишинды. Рядом город Октябрьский. Я побывал в этой деревне, там был дом моего деда, сейчас всего этого уже нет, стоят новые постройки. У меня есть и башкирские корни: жена моего деда была башкиркой. А дед еще до революции совершил хадж. Его звали Ахмад, а после того как побывал в Мекке, его стали называть Хаджи-Ахмад.

– Насколько я знаю, вы тоже побывали в Мекке.

– Да, был в Мекке, поехал туда со своей супругой. Мне уже исполнилось 60 лет, я женился третий раз. И в свадебное путешествие решили поехать в Мекку.

– Это был хадж или умра?

- Умра. А после этого уже без жены поехал в хадж.

– Значит, ваши корни из Татарстана и Башкирии. Часто приезжаете в Туймазы и Кукмор?

– В Кукморе раньше бывал довольно часто. Сейчас, к сожалению, родственников, которые были в Кукморе, уже нет. Некоторые разъехались по городам. Дом тот уже продали, там живут другие люди. Хотя я туда приезжаю, захожу в дом, на кладбище. Это всегда очень памятно.

А в Башкирии, на родине отца, я раньше не был. Но я бывал в Уфе с концертами. Недавно решили всей семьей с детьми поехать на родину. Там я нашел двоюродных, троюродных сестер. Там показали дом, где раньше жил отец. И так мы узнали, что моя жена приходится мне родственницей. Потому что ее прадед был из той же деревни Бишинды, и он приходился братом моего деда.

– Как тесен мир, оказывается.

– Для этого надо было поехать в Москву, чтобы здесь, в Москве, встретиться с будущей женой.

– Вы бывали в Мекке, вас можно называть Ренат-хаджием, вы чтите религиозные традиции, насколько я знаю, пятикратно совершаете намаз. Среди мусульман считается, что эстрада и ислам – вещи трудносовместимые. Как вам удается их совмещать? Я не говорю про такие крайности, когда говорят, что музыка – это харам.

– Я этим интересовался, общался с хазратами, с Равилем Гайнутдином. Татарская культура связана с музыкой, с театральным искусством, у нас, татар-мусульман, эти традиции сильны, и мы продолжаем их развивать и участвовать в них. И хазрат сказал, что самое главное – чтобы искусство, в данном случае музыка, пение, служило созидающему фактору. Чтобы не разрушало человека, а создавало духовную личность. Просто надо следить за тем, что ты поешь, о чем поешь. Тогда в этом нет харама.

«Моң – это тоска. Татарин сидит и тоскует»

– Бытует мнение, что татарская и башкирская эстрада находится в кризисе. Как вы считаете, так ли все плохо с татарской поп-музыкой?

– Татарская эстрада, к счастью, все-таки не так плоха, это радует. Не скажу, что она на высоком уровне, но все же выше, чем русская популярная эстрада. У нас все-таки сохранились какие-то корни, традиции. В Казани есть консерватория, училище, академия, музыкальные и художественные школы. Поэтому у нас все-таки сильные традиции, они помогают нашей молодежи ориентироваться более правильно, чем той молодежи, которая смотрит первые, вторые каналы, которые их дезориентируют и лишают возможности приобщаться к настоящему искусству.

– Несколько лет назад и Рустам Минниханов критиковал татарскую эстраду: «Не так поете, не так танцуете».

– Эстрада берет свое начало в самодеятельности. Фактически так оно и есть. В клубах и раньше присутствовала эта самодеятельность: были кружки танцевальные, вокальные. Они и сейчас есть. Это нужно, полезно, чтобы больше народу имело возможность принимать участие. Но при этом должна идти большая работа по популяризации серьезной музыки, серьезных песен, серьезного искусства. Это опять делается через телевидение, через радио. Конечно, если с утра до вечера по радио будет звучать «Татар җыры» в таком полусамодеятельном исполнении, уровень слушателя будет такой народно-деревенский.

Что поделаешь, спрос диктует предложение. 80% народа у нас такого уровня потребления, а 10% городского населения, которые разбираются в искусстве, не могут повлиять. Для этого должна вестись специальная политика руководства республики и города – проводить фестивали, конкурсы, всевозможные акции, которые популяризируют музыку и зарубежную, и классическую. Чтобы можно было слышать образцы музыки и ориентироваться на эти произведения.

– А у вас есть любимые татарские исполнители?

– В Татарстане очень много певцов с хорошими голосами. Сейчас такое огромное количество певцов, у многих из них я не знаю имен и в лицо не знаю. Раньше на весь Татарстан было от силы 10-15-20 певцов, но это все-таки был уровень, это были выпускники консерваторий, училищ.

– Вы говорите про Ильгама Шакирова?

– Ильгам Шакиров обучался в консерватории, уровень был высокий. Или даже если кто-то выходил из народной среды и становился очень популярным, все равно это были очень сильные природные данные. Как пример – Хамдуна Тимергалиева: она из народа вышла, но была наделена такими природными качествами, что, я считаю, могла выйти на мировой уровень. Когда я начал проводить первые международные фестивали в Казани, она в них участвовала, и я, впервые ее услышав, был восхищен. И я подумал, что если дать этой певице мировую популяризацию, она может стать звездой класса Эллы Фицджеральд. Она имела все возможности.

Но у нас никто этим не занимался. И сейчас никто не занимается, все варится на уровне «Татар җыры», и все идет внутри казанского «котелка». Населению в деревне нравится. Но с выходом на мировой уровень трудно.

– На татарской эстраде, в том же «Татар җыры», очень много выходцев из Башкортостана. Оказалось, что и ваши корни из Башкортостана. Салават Фатхетдинов, Айдар Галимов, Хания Фархи, очень много молодежи – Элвин Грей, Ришат Тухватуллин и многие другие – все они выходцы из этой республики. Говорят о таком феномене, как «башкирская волна» на татарской эстраде.

– Я скажу, в чем дело. На людей, которые живут в Башкирии, не обязательно башкир, но и татар, влияет менталитет народа. Башкиры более свободны, чем татары. Татары всегда испытывали давление в истории. Когда шла христианизация, запрещались песни, танцы, игра на инструменте. Фактически из большой древней культуры в народе сохранились мелодии, которые прошли тысячелетний путь. Так что, по большому счету, искусство было задавлено. А башкиры жили в горах, степи, в юртах, они были более свободны, так же как и казахи, кстати. Это наложило отпечаток на их музыку, исполнение. И в башкирских песнях сильнее дух, есть ощущение полета.

У нас, к сожалению, народ испытал большое историческое давление. И все это сказалось.

– А что такое моң, по-вашему?

– Моң – это тоска. Татарин сидит и тоскует. Он негромко поет, вполголоса, потому что громко нельзя было петь, и кайфует от тоски. Ему трудно, плохо – вот и родился этот моң. А башкир выходит на коне, поет открыто, у него горы, энергетика другая. Этим и отличаются башкирские песни.

 «Больше люблю бокс, штангу, борьбу»

– Почему вы так редко приезжаете в Татарстан, Башкортостан? По крайней мере, мы очень редко видим вас на исторической родине.

– Я там бываю. Просто с концертами не совсем получается.

– Уверен, вы собирали бы аншлаги не меньше Элвина Грея и Салавата.

– Возможно. Все-таки на мои концерты больше ходит интеллектуальная публика.

– В Татарстане не хватает интеллектуальной публики?

– Есть она, почему. В принципе, это не от меня зависит. Я всегда с удовольствием приеду. Это зависит от организаторов. Раз нечасто приезжаю, значит, невыгодно приглашать. Значит, есть другие исполнители, которые могут сделать больше сборов.

– Если Казань или Уфа организуют, вы с удовольствием приедете?

– Конечно. Проблем нет.

– Вы живете в Москве, общаетесь с татарами. А болеете за казанские футбольную, хоккейную, баскетбольную команды, когда они играют в Москве?

– Естественно, болею. Но я в основном смотрю крупные финальные встречи, когда выступают высокопрофессиональные клубные команды. Отборочные встречи не смотрю. А вообще я больше любитель не массовых видов спорта, как хоккей или футбол, а таких, где наиболее ярко проявляется личность человека. Поэтому больше люблю бокс, штангу, борьбу.

– Национальную борьбу корэш смотрите?

– Конечно, я много раз выезжал на эти спортивные конкурсы. Как певец я пел о спорте, о борцах. Смотрел эти соревнования. Повторю, мне больше нравятся виды спорта, в которых человек проявляется сам – его психология, настрой, уровень, интеллект. Бокс, допустим. Такие виды спорта мне нравятся больше, чем те, где 20 человек гоняют один мячик. Менее подвержен этому спортивному экстазу, чтобы сидеть на трибуне и выражать свои эмоции. Более спокойно отношусь, у меня характер такой.

Хотя когда дело касается нашей национальной команды, всегда смотрю футбол, хоккей, хотя и с меньшим интересом, чем бокс и борьбу. Или вот штанга – тоже интересный вид: нравится наблюдать за человеком, как он готовится преодолеть рубеж, который никогда не преодолевал, как он настраивается, нравится наблюдать за его лицом.

«К концу концерта все ваши болезни отойдут»

– Вы перед концертом, наверное, тоже настраиваетесь.

– Обязательно. Выходишь на зрителя, несешь определенную энергетику. Поэтому стараюсь, чтобы люди, придя на мой концерт, получили удовольствие, положительные эмоции, отдохнули. Тем более что в начале концерта я всегда говорю: «У вас сегодня будет не просто концерт, который доставит вам эстетическое удовольствие, но и, ко всему прочему, это будет концерт, от которого вы получите лечебные свойства. То есть если у вас сейчас болит живот, рука, есть какие-то болячки, повышенное давление, к концу концерта у вас все будет в порядке, болезни все отойдут».

– В вас спят Кашпировский с Чумаком.

– Да. В конце, когда спрашиваю, говорят: «Все в порядке, давай еще пой, ничего у нас не болит».

– Это что – такое лечебное свойство музыки?

– Я этим специально интересовался. Это вибрации голоса. Вибрация может созидать, а может разрушать. Есть голоса, которые разрушают человека; есть голоса, которые его оздоравливают. Мне мой приятель, ведущий Владимир Березин, рассказал интересную вещь. Мы с ним довольно часто встречаемся на концертах. И вот он говорит: «Ты знаешь, я загрузил в свой компьютер программу, которая выявляет, какие голоса наиболее полезны для человека. И загрузил туда голоса известных российских, зарубежных исполнителей, твой в том числе. Оказалось, что вибрация твоего голоса наиболее полезна».

– Так что мы с вами разговариваем, и вы нас оздоравливаете.

– Да. Поэтому я на концертах говорю: «Сегодня, ко всему прочему, мы будем еще оздоравливаться».

«Я действительно считаю, что татарский язык – это родной язык»

– Вы на концертах поете татарские песни…

– Разные песни, на всех языках.

– Вы сами решили включать в программу татарскую часть или об этом просят организаторы или зрители?

– Я включаю национальную татарскую песню для того, чтобы с ней познакомились зрители, чтобы они слышали музыку. Надо сказать, что я беру самые сильные образцы или классики, или народные. И когда исполняю, весь зал аплодирует, и я шучу: «Такое ощущение, что в зале одни татары собрались».

– Поскреби русского…

– Нравится всем это слушать. Мы же слушаем на итальянском, на английском. Почему бы и на татарском не послушать? Мы же получаем удовольствие.

– Ренат Исламович, на днях стартует перепись населения. Вы, конечно, запишетесь татарином, тут я даже не сомневаюсь…

– Конечно, без сомнения. Я никогда об этом не говорю, ни в передачах, ни со сцены, что я татарин. Но всегда народ меня знает – и по песням, и творчество мое знает. И когда после концерта подходят брать автограф, буквально каждый говорит, что у него есть родственник татарин. Приятный такой факт.

– Вы сказали, что татарский язык освоили уже относительно взрослым ребенком. Какой язык укажете родным?

– В переписи укажу, конечно, татарский. С возрастом начинаешь ощущать свои корни. Я не просто из какого-то спортивного интереса хочу поучаствовать в переписи. Я действительно считаю, что татарский язык – это родной язык. А русский язык получился по жизни второй язык, на котором я получил образование, учился в консерватории, познакомился с мировой культурой, величайшими образцами литературы. Наши классики писали замечательные романы – это уже русский язык, который открыл для меня огромные пласты культуры.

– Арабский язык вы начали изучать?

– Несколько раз начинал. Потом суета сует, опять забрасываю, потом опять начинается. Поэтому начать и выучить никак не удается. Раза три-четыре начинал. Меня, кстати, арабскому языку в свое время начал учить Ильгам Шакиров, когда мы с ним общались в Казани. Это он мне давал первые уроки арабского.

– Как у мусульман говорят, обучаться нужно от колыбели до могилы. Дай бог, и вы освоите.

– Я еще надеюсь. Потому что читать Коран в оригинале на арабском языке – великое счастье. Просто к этому надо прийти, заставить себя, найти время. Это, конечно, великое дело.

Тимур Рахматуллин, «Миллиард.Татар», 21.10.2021