Разиль Валеев: «Секретов у меня довольно много, когда-нибудь я о них напишу»

Скоро, 4 января, у народного поэта Татарстана Разиля Валеева юбилей – 75 лет.  Мы встретились с ним в здании Национальной библиотеки РТ на улице Карла Маркса – в кабинете Попечительского совета библиотеки. Подробности некоторых событий из своей творческой жизни и депутатского прошлого он раскрыл впервые. Началась же наша беседа с обсуждения последней премьеры Камаловского театра.

– Твой материал о спектакле «Сәфәр» («Дорога» по пьесе Альберта Шакирова. – Ред.) читал. Но у меня позиция немного другая, – начал он. – Ты отнеслась очень мягко, по-доброму. А там ведь более-менее образованный герой «перевоплощается», начинает искать свои башкирские корни, а всякие невежды, придурковатые, отвернувшиеся от религии – это все жители татарской деревни, можно сделать вывод, что «вот это и есть несчастные, жалкие – настоящие татары». Мало того, татарская деревня называется Черкиле («Черки» с татарского – «комар». – Ред.), а башкирская – Актау (дословно – Белая гора).

– Разиль абый, все вы между нами так остро говорите, но никто не разрешает это публиковать.

– Я это говорил и во время обсуждения после просмотра спектакля. Сказал: «Если пьесы Наки Исанбета, Туфана Миннуллина и других наших классиков – это настоящее произведение искусства, то этот спектакль – газетная статья». В спектакле татарин, бедный Сафаргали, с поклоном едет к оторвавшемуся от своих корней «образованному Старшему брату». Одно дело, если бы и тот, наконец, осознав родство с ним, выехал к нему навстречу, и они встретились бы в пути – надо было хотя бы так. Можно было устроить автокатастрофу, и чтобы они оба выжили. Например, после этого они садятся на обочине и обнявшись, объясняются, мирятся.

Но ты с одной стороны права – нельзя обрубать крылья автору этой пьесы. Альберт, безусловно, парень способный... Ведь первую пьесу Туфана Миннуллина, хоть она и была на уровне пробной работы, в Мензелинском театре поставили. Режиссер Сабир Амутбаев сказал ему: «Эта твоя пьеса – ерундовая», но раз уж это была его первая пьеса, поставил.

– Но от «Дороги» татарам хуже ведь, наверное, не стало...

– Но если подумать, и в пользу татар спектакль не работает...

– Но от вашей критики, скажем прямо, ни жарко ни холодно. Люди четыре дня подряд дружно ходили на этот спектакль.

– Что-то изменить в нем, наверное, было уже поздно. Я смотрю авторскую передачу Альберта Шакирова («Юлчы» («Путник») на ТНВ. – Ред.), очень нужная передача, даже более нужная и действенная, чем этот спектакль. Он также автор сценария сериала «Бер-бер хәл», около десяти серий я посмотрел до выхода сериала на экраны. Но дальше мне уже перестали давать их на просмотр и анализ, видимо, не понравились мои мысли и предложения.

Мне нравится, что Альберт берется за сложные темы. Короче, браво ему. Поэт Гарай Рахим любил шутить: «Несмотря на некоторые недостатки, доклад был плохим».

– Хочется продолжить нашу беседу актуальной темой – перепись. Какой ваш прогноз – нас станет меньше?

– Я думаю, цифра останется примерно такой же. Но тут надо заметить, и это не один я так думаю: при подсчете татар всегда допускаются ошибки. В России полученные посредством переписи цифры не отображают действительность, а в других странах и подавно – там татар вообще-то и не посчитаешь. Я давно для себя подметил: например, из одной нашей только деревни более десятка мужчин работали в Донбассе на шахтах. Буквально из каждой деревни в Татарстане люди уезжали на заработки. Во времена СССР татарских деревень всего насчитывалось около 10 тысяч. А сейчас, говоря о татарах на Украине, приводят цифру в 30-40 тысяч. Я думаю, татар там гораздо больше, если не миллион, то 500 тысяч точно было. И поэтому я еще в те времена не слишком доверял этим цифрам переписи.

Данные искажаются, во многом и по вине переписчиков. Мы думаем и надеемся, что онлайн-перепись поможет нам получить достоверные цифры. А кто потом собирает их и складывает вместе? Кто-то контролирует этот процесс? У нас обычно критикуют выборы, что они не такие уж честные, а тут вообще никакого наблюдения нет – можно записывать как угодно, и данные получить какие угодно. Особенно в национальном вопросе я очень сомневаюсь, что это будет объективно.

– Прошлые переписи проходили в годы, когда вы были депутатом.

– Я еще с 1990 года был депутатом Верховного Совета РТ. О выборах у меня было свое мнение, потому что еще в советское время видел, как они проходят. А когда в 90-х сам был избран депутатом, когда в депутаты прошли Фаузия Байрамова, Марат Мулюков, Фандас Сафиуллин и другие, то я даже удивился: «Неужели так тоже может быть?» Если честно, не верил, что пройду, это было затеяно в полушутку – Рашит Ахметов и другие коллеги по литературному цеху меня буквально заставили идти в депутаты.

В то время было движение Народный фронт – вот его представители в момент, когда я был в командировке, пришли в Национальную библиотеку, собрали коллектив и провели агитацию. Тогда это еще была не Национальная библиотека, а Республиканская научная библиотека имени Владимира Ильича Ленина. «Проблем у вас много – этого не хватает, того, книги в подвалах гниют, давайте, из вашего директора сделаем депутата, так и получим помощь библиотеке». Коллектив выдвинул мою кандидатуру. После этого из отдела пропаганды Вахитовского района пришел представитель и очень меня уговаривал, требовал, чтобы я отказался: «Вы не должны туда идти, на это место уже определен человек, он вам будет помогать».

Я сказал: «Я же не сам себя выдвигаю, а коллектив, говорите с ними, если отзовут мою кандидатуру – против коллектива не могу пойти». Он, обвинив нас в политической незрелости, ушел, не попрощавшись. Потом меня вызвали в обком – в организационный отдел Областного комитета КПСС. Там уже практически пошли запугивания – мол, если не заберешь кандидатуру, работать на своей должности не сможешь. Я говорю: «Я писатель, без работы не останусь, буду писать». Мне говорят: «Ну что ты тут выпендриваешься?», а я им повторил те же слова: «Это предложение коллектива, объясняйте им». Нас было 12 кандидатов на одно место. Свершилось чудо – я прошел.

Эти первые пять лет была по-настоящему полная споров и дискуссий и эффективная парламентская работа. Можно было вплотную заняться депутатской работой в полном смысле этого слова: никто тебя не затыкает, не просит показать текст выступления перед выходом к трибуне. В 30-летнем периоде моей депутатской работы, пожалуй, это были самые радостные и результативные годы.

А что касается переписи населения, конечно, это личное дело каждого, но даже при этом – нужное государству дело, и мероприятие, которое проводится на государственном уровне – поэтому к нему должно быть более серьезное отношение. Там также должен быть народный контроль объективному отображению данных. Особенно из соседних республик приходят известия, что допускается много неточностей.

– Разиль Исмагилович, в свое время в парламенте было довольно много депутатов из творческой сферы. Туфан Абдуллович, Роберт Мугаллимович, которые работали с вами, ушли рановато. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, но не считаете ли вы, что именно депутатская деятельность повлияла на их преждевременный уход?

– Об этом я думал, особенно о Туфане агай. Потому что с ним я общался более тесно – 40 лет был рядом – работали в одном комитете, я председатель, он заместитель. Туфан абый действительно все принимал близко к сердцу. Время от времени говорил: «Может, мне уйти? Зачем мне это надо?» Он ведь был вспыльчивый, успокоившись, за чаем уже говорил: «Нет, Разиль, нам эта трибуна нужна. Где еще мы можем высказываться так, чтобы люди нас услышали?! Конечно, можно и через произведения, но это же искусство, а нам надо говорить так, чтобы нас слышали и Президент, и другие руководители — потому что многие дела решаются по их указанию. Где еще я это могу сказать – другого места ведь у меня нет». 

А я ни разу не шел в депутаты по партийному списку. Всегда избирался по одномандатным округам из своего родного Нижнекамского района, городов Зеленодольска и Казани – сам считал, что так надо.

В последние годы у Туфана абый случались сердечные приступы. В обед мы шли из столовой, и он мне говорил: «Ты иди пока, ставь чайник. А я немного отдышусь». В больницах лежал. Тут, конечно, невозможно строить предположения, однако если бы он не возлагал на себя столько эмоционального груза, переживаний, возможно, прожил бы дольше.

К Туфану абый очень много приходило людей, никому не отказывал – двери у него всегда были открыты. Он ведь принимал людей не просто как депутат, но как писатель, пропуская их заботы и проблемы через собственное сердце. Как-то зашли к Минтимеру Шариповичу, сидим втроем, беседуем. Минтимер Шарипович говорит Туфану абый: «Я тоже не последний человек, но ты все-таки популярнее в народе. Чем же мы отличаемся?»

Туфан абый говорит: «Вы, как президент, думаете головой. У меня голова тоже есть, но я в первую очередь думаю сердцем – в этом наше отличие». И действительно, это был человек, который думает сердцем, поэтому его сердце так быстро износилось. Но, на самом деле, нельзя сказать, что очень быстро – он ушел в 77 лет, но еще должен был жить. Организм у него был крепкий, за собой всегда следил.

– А у вас самого были какие-то рецепты, чтобы уберечься от стрессов в сложные моменты в жизни, и в депутатской работе?

– Трудных моментов было много, в таких случаях я люблю оставаться один, уединяться – выезжаю в леса, поля, или общаюсь с теми, кто мне близок – семья, родные, единомышленники. Принцип у меня такой – вообще стараюсь не общаться с теми, кто не близок моей душе.

– Депутатская работа – это ведь еще и бесконечные заседания и бумаги. Сейчас вы жалеете, что столько времени потратили на все это?

– Да, довольно много времени они у меня отняли. Бывают заседания, которые решают судьбу народа, республики, людей – такие очень нужны, на таких мы, не жалея эмоций, спорили, выступали, и добивались каких-то результатов... Но много и совершенно ненужных. Позже я уже начал привыкать к этому: во время таких формальных совещаний записывал мысли, которые приходили в голову. Старался все переводить в творчество – даже с трибуны Госсовета выступал стихами. Сначала это депутатам казалось странным, потом привыкли.

«Может, надо было все бросить...»

– Разиль абый, наверное, будет неправильным, если не задам этот вопрос. Когда возникла ситуация с сокращением уроков татарского, вы были депутатом, и в ваш адрес звучали обвинения, что вы не защитили родной язык, или же кто-то специально не хотел вас видеть именно в роли защитника татарского языка. Не переживаете, что можете в истории татар остаться в такой неоднозначной роли? Можете оправдаться, или объяснить?

– Не хочу ни оправдываться, ни что-то объяснять тем, кто относится ко мне «недружелюбно». Правда, таких немного, но они есть и будут. Уж извините, например, и вас наверняка не все так сильно любят. Ваши статьи довольно жесткие, с языком язвительным... Туфан ага про таких «критиков» говорил: «Ищут вши на плешивой голове».

Потому что только мне самому ведомо и мои близкие друзья, единомышленники знают, как я в депутатскую пору боролся за наш родной язык и сколько раз мне приходилось получать тумаков за это. Желающие могут по этому поводу обратиться к статьям, выступлениям Туфана Миннуллина, Фандаса Сафиуллина, Миркасыма Усманова и Индуса Тагирова. Кто как, но я сам им больше доверяю.

Ситуация с языком поднималась не только на той сессии. О судьбе нашего языка я и сам многократно выступал с парламентской трибуны. Этот вопрос не мог меня не волновать. Сибгат ага Хаким говорил: «Знающие молчат, а говорят те, кто не знает». У нас больше высказываются те, кто не знает.

Люди, не имеющие даже представления, что я сделал в качестве депутата, берут какую-то деталь и начинают постоянно ее мусолить. Если эта деталь негативная и оскорбляющая человека, то ее особенно стараются выделять.

Что касается событий 2017 года, сессия по вопросу языка шла не один день, она продолжалась несколько дней. В первый день я выступил – если бы слушали, такие мысли не высказывали бы. Да, в первый день была очень жаркая, полная споров сессия. Мы эту сессию не закрыли, решили продолжить, потому что еще не пришли документы из Москвы.

На следующий день документы были получены, но их депутатам не показали – никто из нас не знал, о чем они. Началась сессия. Выступил прокурор – он содержание документа знает. До этого шесть-семь депутатов в секретариате записались на выступление, поэтому мы попросили слово после прокурора.

Но председатель парламента сказал, что выступлений не будет, поэтому никто не смог выступить. Председатель жестко стоял на своем. Тут я уже не знал, что делать. Сразу поставили на голосование. Там было написано: «Принять к сведению». То есть документ, который мы даже не видели, предложили «принять к сведению». Я был оскорблен тем, что высказаться не дали, и в голосовании не участвовал. Все эти подробности я сейчас рассказываю впервые, до этого нигде не говорил.

– Но вы могли сложить мандат.

– Да. Любой депутат мог так сделать. Но от этого ничего не изменилось бы.

– Конечно, не изменилось бы, но, возможно, отношение было бы немного другое... Ваше имя...

– Я за свое имя не переживаю. Я никогда не стремился остаться в истории как депутат. Ни на одной анкете не указывал себя депутатом, всегда поэтом. У меня полвека творческой биографии, совсем недавно вышел семитомник моих избранных произведений. У меня есть две сотни песен, которые люди любят и поют. Некоторые мои стихи наверняка известны в народе.

Человека ведь могут оценивать как отдельные личности – часть общества и само общество. Если на твоем творческом вечере яблоку негде упасть, значит, ты в какой-то степени достоин внимания общества. А нападки пары человек, мучающихся в поисках своего места в жизни, и рассуждения пары журналистов... Это же не сколько ради того, чтобы критиковать меня, а в первую очередь чтобы показать себя. А эти люди, помимо того, чтобы ругать кого-то, что еще сделали для нации? Ругать – самое легкое. А ты покажи себя в деле!

– Насколько помню, вы этим журналистам не ответили.

– Нет, я не собирался опускаться до такого.

– Наверняка потом были вопросы и от других журналистов, и общественности.

– Спрашивали по поводу моего отказа голосовать. Я им частично сказал то, что говорил вам сейчас. Но я ни в коем случае не намерен оправдываться, потому что виновным себя не считаю. Правда, иногда приходит мысль, что, возможно, надо было бросить все и уйти. Но вспоминаю, что говорил Туфан абый: «Ну и что с того? Ты уже не сможешь выходит к трибуне и больше ничего не сможешь высказать. У тебя не будет такой возможности».

Почему Ркаиль Зайдуллин, Рамиль Тухватуллин стремились туда идти? Как поэту и артисту им это не нужно. Это им надо как патриоту своего народа, выступать в защиту интересов татар. Сегодня наши книги издаются тиражами всего в 1000 экземпляров. Таким количеством книг донести свои мысли до 7-10-миллионного татарского народа невозможно. Особенно до руководства. Из чиновников вообще редко кто читает татарские книги, газеты и журналы. Во-вторых, это и до народа не доходит, как уже говорил, тиражи маленькие. А с трибуны Госсовета можно многие мнения донести до широкой аудитории.

– Вы уходили с чувством, что все надоело? Или также думали о возможности остаться?

– Наверняка была возможность остаться. Я уже давно, еще на предыдущих выборах пытался уйти, но единомышленники сказали: «Ты должен выдвинуться». Потому что и в вопросе языка, и в других вопросах многое надо было решать, нужны были люди, которые знают порядок работы парламента, люди с опытом. В этот раз я и сам не особо рвался, и в определенных кругах, видимо, не хотели, чтобы я прошел в парламент. Потому что в последние годы в национальном вопросе был сильный откат, если кто-то выступал в защиту нации, то получал «по башке». Те депутаты, кто до этого поднимал национальные вопросы, говорил в защиту национальной школы, родного языка, они были отстранены от парламента.

Из федерального закона об образовании термин «национальная школа» был полностью удален – сейчас в России нет национальных школ. Наш Национально-культурный центр теперь тоже упразднен. Остались только Национальный музей и Национальная библиотека – сейчас я переживаю, не настал ли и их черед. В Москве ввели понятие «Национальный проект». Он не может быть переведен на татарский язык как «милли», здесь слово «национальный» имеет значение «общероссийский» или «федеральный».

Но этот термин специально придумали, чтобы убрать этнический окрас этого слова. В многонациональной стране так не должно быть. Во Франции, Англии в основном одна национальность – там слово «национальный» означает «государственный», если это Национальный музей, то значит – Государственный музей. А у нас не так просто, потому что мы многонациональная страна. Если говорим о национальной культуре, национальном искусстве, это уже имеет этнический характер. Поэтому они пытаются дать слову «национальный» другой смысл и убрать значение, которое сейчас существует в нашем многонациональном государстве.

– Сейчас у нас два депутата, которые, так скажем, курируют национальную тему в парламенте, – Ркаиль Зайдуллин и Рамиль Тухватуллин. Вы делитесь с ними своим опытом, даете какие-то советы? Или у них свой путь, своя позиция?

– К счастью, с ними постоянно общаемся, по телефону и очно. В последнее время очень детально разбирались в некоторых законах. Уже после того, как Ркаиль был избран депутатом, мы втроем – Фандас абый, я и Ркаиль – за чаем очень долго беседовали о депутатской деятельности. Мне кажется, эти два молодых депутата в какой-то степени прислушиваются к нашему мнению.

Конечно, они не могут полностью думать, как мы, у них своя голова, своя позиция. Можно громко высказаться с трибуны парламента, эмоции выразить, однако если ко всему этому будут приложены еще и весомые аргументы, то еще лучше. Недостаточно выступить лишь как артист или поэт. Депутатский опыт приходит очень долго. Что значит быть депутатом, я начал понимать лишь после пяти лет работы. Для этого надо знать много законов, ознакомиться с деятельностью парламентов стран мира. У них еще время есть, хотелось бы, чтобы они были депутатами не только одного созыва.

– Что в политической, что в писательской жизни есть такое явление, как интриги, – у вас есть рецепты, как выйти из таких ситуаций без ущерба для репутации?

– Не знаю, что и сказать. О наших писателях не хочется говорить что-то плохое, разные, наверное, есть, обобщать нельзя. Я могу говорить только о себе. Писатель ведь больше пишет о себе, потому что человек, которого он знает лучше всех, – это он сам. Поэтому я сегодня больше говорю о себе. Среди писателей есть одно плохое качество – вместо того, чтобы поддерживать друг друга, мы выискиваем недостатки.

– Разве это только среди писателей происходит?

– Видимо, это так везде. Когда работал в Госсовете председателем комитета, некоторые наши писатели, особенно одна писательница часто на меня просто набрасывалась: надо сделать так, сделать эдак, выступать на «Хэтер коне» и так далее. Хорошо, я ушел, на мое место пришли другие... Вот о них – ни слова! Значит, требовали они все это от меня не как от депутата, председателя комитета, и совсем не забота о нации была в их мыслях... Значит, из личной неприязни или по другой причине они придирались конкретно ко мне. То есть от самого парламента они особо ничего и не ожидают. Если бы я тогда бездействовал, просто сидел на своем месте, может быть, и критики мне от них не досталось бы. Вот это меня немного раздражает. Те, кто нас в то время критиковал, сегодня просто молчат. Будто проблем уже совсем не осталось, все проблемы решены...

– Вы с ними не вступали в спор, не пытались их переубеждать?

– А бороться нет смысла, они же не слушают. Мой наставник в политике Фандас ага Сафиуллин был настолько человеком мудрым: умел и мысль свою донести, и выслушать. Но, к сожалению, такие личности встречаются редко. Мы ведь уже не слушаем чужого мнения, все время говорим, говорим... Будто у нас ушей нет совсем, есть только язык... Чужое мнение для нас ничего не значит, есть оно или нет – все равно. И на собраниях писателей иногда так бывает – выступит он и уходит, ему мнение других и не надо, «я сказал – и этого достаточно».

– Что делать, чтобы не стать жертвой интриги?

– Не поддаваться и не вступать в спор с кем попало. Интриг в свое время видел много. И до депутатской деятельности это было. Но старался никогда не отвечать подлостью на подлость. Потому что подлостью человека не победить. Мой наставник в литературном институте Лев Ошанин однажды так сказал: «Не держи зла на тех, кто делает тебе подлость! Злость будет съедать тебя изнутри, сам пострадаешь. Забудь ты их». Лучший способ избежать интриг – работать и работать! Пусть они болтают – а ты работай!

– Этот совет применяли в жизни?

– Старался его придерживаться. Наверняка не получалось стопроцентно применять, но старался. А ваши вопросы, кажется, все о депутатской стороне моей жизни... Я теперь живу в другом мире, в другом кругу и с другими мыслями.

– Но 30 лет – это половина жизни.

– Да, наверное, я там немного задержался... Это период я бы назвал как «годы, прошедшие в просьбах и сожалениях».

«Много чего знаю, только пока не понимаю, как это изложить на бумаге»

– Много у вас «скелетов в шкафу»? Того, чего мы не знаем.

– Что-то личное, не для публичного обсуждения... Я в целом не люблю особо раскрываться, оголять душу. Секретов, которые никому не рассказываю, у меня довольно много. Возможно, когда-нибудь я о них напишу. Есть еще такие, что рассказать хочется, но не могу.

– Время для них еще не настало или аудитория не созрела?

– Я думаю о том, как воспримут написанное мной. Например, годы войны в Афганистане. Я ведь в 1985 году был в Афганистане, но еще не писал о том, что я там увидел, испытал. Начинал писать в виде небольшой документальной повести, на 100 страниц, даже сдал в Татарское книжное издательство, но рукописи с помощью Главлита ушли в небытие. Потому что в то время, когда шла война, такое подробное описание тех событий было недопустимо.

– Рукописей не осталось, но хотя бы в памяти они сохранились?

– Я их помню. У меня есть дневник, куда записываю ключевые мысли и моменты. Надо как-то найти время и написать. Я там многое видел. О жизни парламента тоже надо многое написать. Среди наших писателей нет такого же человека, кто 30 лет варился бы в этой среде. Я многое знаю из того, что там происходило. Только пока не знаю, как сейчас это изложить на бумаге.

– Всё записывали в свои дневники?

– Не всё. Время от времени... Короткие заметки... Есть стенограммы сессий, проходивших в 90-х годах. Вот сейчас больше всего меня это беспокоит – ночами не могу спать, думаю обо всем этом, как же написать? Писать я начал, но пока чувства удовлетворения не испытал.

– Если эти ваши дневники попадут в чужие руки, например в мои, это опасно для вас?

– Нет, не опасно, потому что там нет подробностей.

– То есть только вы сами их понимаете?

– Точно, символы в этих заметках вы не поймете. Потому что они зашифрованные, их просто так не понять. У меня еще около тысячи фотографий с тех времен, они тоже как дневник: посмотрю – и вспоминаю. Мне со многими приходилось общаться, когда в Москве готовили Договор о разграничении полномочий, я был членом комиссии со стороны Татарстана. Какие там были столкновения, стычки – все это еще не написано. Фандас ага Сафиуллин частично описал это все на бумаге, писали Индус Тагиров, Рафаэль Хакимов. Но и у них еще не все охвачено.

– Вы аккуратный человек в плане ведения документов, бумаг? Архив ваш разложен по порядку?

– Возможно, не настолько упорядочен, как у некоторых чиновников: не разложен по ящикам. Но я хорошо знаю, что и где у меня лежит. В Госсовете в кабинете у меня стоял большой стол, там сотни бумаг лежали в беспорядке, но я просил и сотрудников, и уборщицу – прошу, не трогайте мой стол. При кажущемся хаосе у меня есть свой порядок. Вел список предстоящих дел и вычеркивал уже сделанные – в парламенте без этого никак. А в творчестве подобного порядка быть не может.

– Разиль абый, наш разговор все равно возвращается к парламенту. Когда ушли из Госсовета, почувствовали себя свободным? Была ли у вас мысль «теперь могу делать, что хочу»?

– Полгода или год я ходил как в полусне, не мог понять, что делать дальше. Ко мне продолжали обращаться люди, писали письма, звонили... Потому что думали, что я все еще депутат, даже сейчас иногда спрашивают: «А разве вы не депутат?» Первым делом перестал носить галстук. Он так меня душил, оказывается. Завязывать галстук учился долго. Когда вступил в пионеры, мой дедушка сказал мне: «Да сними ты это, ты же не теленок – с ошейником ходить». Он был человеком очень свободно мыслящим, в колхоз так и не вступил и сам заработал все свое имущество.

Конечно, поначалу было немного сложно. Утром просыпаюсь, бреюсь, чищу зубы, надеваю рубашку, костюм... Только когда жена скажет: «Ты что делаешь?», вспоминаю, что на работу идти мне не надо. Оказывается, ты уже превращаешься в автомат.

Потихоньку привыкли, такая жизнь мне нравится. Не скажу, что парламентская жизнь не нравилась, потому что она дисциплинировала меня, в какой-то степени ввела в рамки, научила ценить время. А сейчас можно и не успевать, и не делать – никто ругать не будет.

– Перед выборами в Союзе писателей очень активно обсуждалась вероятность вашего прихода на кресло председателя этой крупной творческой организации. Это было продиктовано в том числе и вашим желанием или просто хотели вас видеть на этой должности?

– Ко мне приходили писатели, и молодые члены союза, и старшее поколение обратились: «Хотели бы, чтобы ты пришел в Союз писателей, ты успешно работал в Союзе писателей в Челнах, есть опыт работы в парламенте, умеешь говорить с руководством, умеешь просить и добиваться, было бы хорошо, если это будешь ты».

А я отказался. Сказал: «Я и так уже очень много времени потратил на административную деятельность, хочу жить так, чтобы просто сидеть за столом и писать». Предложил выбрать кого-нибудь помоложе. Действительно, я вообще не собирался туда идти. Если бы это было раньше, когда мне 40-50 лет, возможно, и пошел бы. А сегодня у меня очень много произведений, которые начинал писать и не завершил. Оставить, что ли, их? Хочу вот их потихоньку закончить, привести в завершенный вид.

– Но когда позвали на канал ТНВ, вы согласились. Значит, занимаетесь ныне не только творчеством.

– На целый год я головой ушел в творчество.

– А мы уже были в предвкушении ваших новых творений.

– Я действительно всей своей сущностью хотел этого. Нигде не собирался работать, потому что пенсия у меня есть, каких-то больших потребностей уже нет – жить есть где, дети уже взрослые. И вот когда только собрался жить настоящей жизнью писателя, меня позвали и сказали: «Ты 30 лет в Госсовете защищал татарский язык, старался сохранить язык, учил нас работать, теперь покажи сам, как надо работать». Вот так поддели меня, они это умеют...

Я им говорю: «Нет, я собираюсь просто писать». Наши выдающиеся писатели в истории – Галимджан Ибрагимов, Муса Джалиль разве не работали – работали и писали. Посмотрите на того же Туфана Миннуллина! Значит, если у тебя есть талант, можно и работать, и писать. Мне сказали: «Приходи на ТНВ, сегодня там много проблем в вопросе языка. По мере возможности постарайся, чтобы язык радио и телевидения стал по-настоящему литературным татарским языком, помоги сделать содержание национальных передач богаче, повысить их качество».

Сказали: «Сколько сможешь – столько и проработаешь, не говорим, чтобы всю жизнь работал». Я думал-думал и согласился. Потому что это же не работа чиновника, я здесь просто советник. Никому приказов не даю, каких-то конкретных требований по работе не выставляю, никого увольнять или брать на работу тоже не могу. Я только советую.

– И придерживаются ваших советов?

– В основном да. Работу начали с «Шаян ТВ» – проанализировали язык, содержание каждой передачи, мультфильма. Я поражаюсь, насколько талантливы там дети и как предан своей работе творческий коллектив. «Шаян ТВ» очень глубоко проник в мое сердце. На телевидении нужны все передачи, но самые важные – это детские. Потому что взрослых мы уже не можем изменить, пусть живут так, как получилось. Мы можем лишь заложить в них какие-то новые мысли. А детей еще можем поменять и развернуть в свою сторону – сторону нашей нации. Слушаю «Болгар радиосы», анализирую язык, содержание. Каждый понедельник у нас планерка с руководителями канала и сотрудниками. Недавно делали такой же масштабный анализ программам канала ТНВ. Там пока очень много того, что можно исправить, изменить.

– Чувствуете свою ответственность и за низкопробную попсу, которая звучит по радио?

– Очень много песен совершенно бессодержательных. Не только на радио, телевидении, а везде. Но их одним взмахом не изменишь, а свое мнение я доношу постоянно. Некоторые представители искусства мне говорят: «Не судите так строго, зато они поют на татарском». Может, и поют на татарском, но на каком татарском они поют, какой смысл они вкладывают в то, что поют?

– А вы совсем легкую позицию для себя взяли – просто советник. Советы ваши могут сдержать, могут и проигнорировать.

– А что вы мне предлагаете? Я советник, у меня полномочия такие. Хороший совет иногда имеет больше эффекта, чем приказ. Не могу сказать, что эти проблемы совсем не решаются. Некоторые песни по моему предложению убирали с конкурсов.

– А исполнители не обижались на вас за это?

– Пока никто не звонил. О необходимости вводить художественные советы говорили уже много, но по закону у нас цензура не может применяться. Но можно же по предложению худсовета не допускать такие песни в эфир. Здесь, видимо, есть еще и финансовая сторона вопроса, потому что песни дают на ротацию, за это уплачиваются деньги. Но даже учитывая все это, требования к контенту должны быть повышены. Раньше ведь тоже песни были разные. Но в те времена был очень сильный национальный дух, а сейчас ситуация в корне изменилась. Хотелось бы, чтобы на публику выносились самые-самые, лишь очень качественные наши песни.

А мы на ТНВ начали с самого простого. Сегодня самая просматриваемая передача на ТВ – это прогноз погоды. И даже там мы видим множество неточностей. Например, ведущий говорит: «Иртәгә болытсыз аяз һава булачак», что при дословном переводе будет звучать так: «Завтра будет безоблачный ясный воздух». Татары не говорят так, должно быть «көн аяз булачак» («будет ясный, то есть безоблачный день»). Это очень просто, лежит буквально на поверхности, но мы нарушаем конструкцию языка, значение, которое несет эта фраза. У нас даже некоторые журналисты, поэты при достаточно хорошем знании языка его не чувствуют. На телевидении и радио часто применяют такую форму: «Һава бозылды». Но «испортить воздух» означает совсем другое, а надо говорить «көн бозылды». Еще пример: используют выражение «бәрәңге чистартам», в переводе на русский «чищу картошку», но на татарском правильно будет «бәрәңге әрчим». То же самое, например, со словосочетанием «кар чистартам», а правильно будет «кар көрим», и так далее.

– А может, надо смириться с этим, есть ощущение, что все это уже сложно исправить...

– Если смиримся, то язык наш постепенно потеряем. Это надо постоянно напоминать, указывать на ошибки. Если так делать, человек привыкнет. Наши подзабытые слова тоже надо потихоньку возвращать. В советское время никто не говорил «мәдәният министрлыгы», говорили «культура министрлыгы». Поначалу для нашего уха звучало непривычно, а сейчас уже привыкли. Раньше был Таткнигоиздат, а сейчас «Татарстан китап нәшрияты», тоже привыкли.

«Союз писателей – остров самостоятельности»

– Ваши внуки говорят по-татарски?

– Говорят. Не могу сказать, что знают в совершенстве, такого правильного родного языка мы даже от журналистов не можем требовать. Так скажем, говорят на современном татарском языке.

– Продолжая тему Союза писателей, совсем недавно в Казани побывали представители Союза писателей России, они хотят наш союз взять под свое крыло. Но татарские писатели с этим не согласны – они за равноправные отношения. Вы как человек, состоявший когда-то в Союзе писателей СССР, что думаете по этому поводу?

– В свое время я был не просто членом Союза писателей СССР, даже членом его правления. Тогда действительно был какой-то смысл в него вступать. Мы через союзы писателей СССР и РСФСР ездили в дома творчества для писателей, нас приглашали на разные мероприятия, в Москве издавались наши книги. Был Литфонд – оказывалась материальная помощь писателям. А сегодня татарстанский союз от вступления в российский практически ничего не выигрывает.

У татар есть поговорка: «Бергә булыйк – аерым торыйк» («Будем вместе, но жить лучше отдельно»), надо идти по этому принципу. Давайте общаться, пусть они к нам приезжают, а мы к ним будем ездить, но пусть мы сохраним свою самостоятельность. Наша самостоятельность и так уже день за днем сужается – в республике, пожалуй, из независимых организаций остается лишь Союз писателей. Если вступит в силу предложенный в Госдуму закон, мы будем даже министров своих назначать лишь по согласию Москвы. Точнее, назначать будут они. Если и Союз писателей потеряет свою независимость, что же вообще у нас останется?

– Разиль абый, в свое время вы были одним из тех, кто добился учреждения татарского молодежного журнала. Как вы думаете, сейчас, когда молодое поколение все больше предпочитает электронные формы получения информации, есть ли будущее у журнала «Идел»? Как профессиональный советник можете дать свой совет?

– У меня нет никакого сомнения, что журнал «Идел» будет востребован. В свое время мы приложили очень большие усилия, чтобы он был создан. Из-за этого меня чуть не отстранили из Института литературы. А что касается формата и содержания журнала, то он полностью соответствует современным реалиям: какой у нас уровень мышления, какая у нас литература – такой и журнал. Он может давать читателям только то, что напишут писатели и журналисты.

Но я и современный «Идел», и остальные журналы хотел бы видеть немного другими. Хотя мы говорим, что живем в демократической стране, но смелости в нас все меньше и меньше. Но это, видимо, связано с ситуацией в целом в обществе, в государстве. И не «видимо», а связано. Писатель это очень быстро чувствует, а журналист тем более. Я член редколлегии журнала, я знаю, как там обстоят дела. В журналистике есть дух современности, но я бы не сказал, что в литературных произведениях есть это веяние современного мира. Поэзия еще себя чувствует свободнее, а проза довольно-таки притихла, измельчала.

Творчество – это ведь отражение свободы духа человека. Насколько твой дух свободен – и творчество твое такое же. В поэзии у нас очень сильные поэтессы – Гелюса Батталова, Лилия Гибадуллина. Я даже удивляюсь, почему так... То ли в матриархат переходим... женщины более талантливы. И смелее. А парней у нас единицы. В поэзии Рузаль Мухаметшин, в прозе есть Рустам Галиуллин. Но все равно девушек больше.

– Раз подошли к прозе, спрошу у вас: имеют ли наши писатели право, через свои каналы получив выход на зарубежную аудиторию, представлять свое творчество как пример из татарской литературы? Мы должны радоваться этому или все-таки беспокоиться о качестве этого материала? Вопрос связан с выходом во Франции антологии современной татарской прозы.

– Если произведение талантливое, я это поддерживаю, неважно, какими путями это было издано.

– Каждому писателю свое кажется талантливым.

– Так-то да. Мне кажется, было бы правильнее, если такие издания пройдут через Союз писателей. По инициативе Союза писателей РТ и при поддержке Президента Татарстана Рустама Минниханова создан Центр литературного перевода. Если мы в полном смысле хотим предложить миру нашу национальную литературу, то эти произведения должны проходить через этот центр. Видимо, когда выходила эта антология, центра еще не было, это уже была самодеятельность.

Я французским владею не очень хорошо, поэтому не могу сказать, какие там вышли произведения и как они переведены. Но если мы переводим и выпускаем на других языках не совсем совершенные произведения, то это, конечно, не в пользу нашей литературе, а во вред. Мы должны выпускать на стороне только такие вещи, которые не будут служить понижению авторитета нашей нации. А почему же мы не переводим Амирхана Еники? Его можно издать на мировом уровне. Надо выпускать стихи Дэрдменда, Тукая.

– Вас много переводили?

– Были переводы, выпускались. Оказывается, мое стихотворение «Шагыйрь» («Поэт»), в котором есть строчки «Йә дөньяны үзгәртәм мин бүген, йә, булмаса, үзем үзгәрәм» («Или мир я изменю сегодня, Или сам сегодня изменюсь») было переведено на 53 языка мира – мы это выяснили через данные ПЕН-клуба и Национальной библиотеки. К моему юбилею издали книгу из этого единственного стихотворения. Это была уникальная книга.

– Как поживает сегодня ПЕН-клуб?

– У международного ПЕН-клуба в Татарстане есть ПЕН-центр, 12 ноября исполнилось 25 лет со дня его образования. Нас принимали 1996 году в городе Гвадалахара в Мексике. ПЕН-клуб каждый год в каком-нибудь городе проводит свой форум. Очередной форум проходил в дни 100-летия Мусы Джалиля в Берлине, там также участвовала канцлер Ангела Меркель. Туфан ага Миннуллин выступил на этом форуме, рассказал о Мусе Джалиле, писатели мира из 147 стран стоя почтили память джалиловцев, делегацией ездили в тюрьму Плётцензее, где они были казнены, возложили цветы.

– Но только вот фильма о Джалиле до сих пор нет.

– Да, к сожалению. О татарах пока нет достойного фильма – у наших, видимо, не хватает опыта и возможностей, а кому-то со стороны, наверное, татарская тема не особо близка. Нет еще такого фильма, который был бы снят с проникновенностью к татарам, нашей культуре, истории, призванного показать лучшие моменты и служить повышению статуса татарской нации.

– Приезжают, снимают, деньги увозят.

– Деньги берут, да.

– То есть, получается, ПЕН-клуб – это некий элитарный писательский клуб? По какому принципу принимают членов?

– У нашего татарского ПЕН-клуба лимит в 30 человек, сегодня у нас 27 членов. В уставе указано, что в клуб принимаются «признанные в народе видные писатели». Нашим первым президентом был Туфан ага Миннуллин, а теперь меня избрали.

Иногда спрашивают, чем занимается ПЕН-клуб. Его главная задача – представлять татарскую литературу в мире. Мы уже не переводим что попало. Кандидатуру на перевод сначала обсуждаем у себя на собрании, только после этого приступаем к работе. Затем начинаем искать средства для реализации. Мы же общественная организация, поэтому возможности у нас ограничены.

– За чей счет выпускаете книги?

– Находим спонсоров. Некоторую помощь оказывает государство. Мы зарегистрированы в Минюсте, какие права у Союза писателей, такие же и у нас.

– Наверняка вам при наличии депутатского мандата спонсоров находить было легче. А сейчас как?

– Есть же термин в физике, называется кинетика, так вот, следуя этому закону, – помогают знакомые.

– Насколько я знаю, Рамис Аймет тоже является членом ПЕН-клуба. Вас не беспокоит то, что талантливый поэт и опытный организатор вот так ходит без работы?

– Беспокоит. В Союзе писателей он показал себя неплохо. Знает порядок работы, талантливый поэт.

Еще один у нас есть проект, который, как мне кажется, не получает заслуженного внимания – более 30 лет у нас работает фонд «Жыен». Во главе этого начинания стоял режиссер Дамир Сиразиев – вместе с ним начинали, устав вместе писали. Потом привлекли Туфана абый Миннуллина, Миркасыма абый Усманова. По инициативе Миркасыма абый стали выпускать серию «Шәхесләребез» о наших выдающихся личностях. На ком держится сегодня татарский народ? На личностях! В каком сейчас положении наша государственность, вы уже знаете. Есть личности, которые, образно говоря, держат в одном строю и не дают упасть духом всему татарскому народу. На сегодня в данной серии изданы более 70 книг. Они очень популярны. На это мы у государства не берем ни копейки. Еще недавно вышла книга о Бурхане Шахиди, на татарском и русском языках. Он был заместителем Мао Цзэдуна. Это самая высокая должность, которой достигали представители татарского народа за рубежом.

– Эти книги поступают в продажу?

– Мы их распространяем по школам, библиотекам.

– Обычно то, что досталось бесплатно, люди не ценят.

– Согласен. Но это благотворительный фонд, мы не должны заниматься коммерцией. Мы печатаем свои книги в Таткнигоиздате, а издательство может выпускать дополнительные тиражи на продажу. Пусть выпускают и продают! Если бы у нас были средства, мы тоже увеличили бы свои тиражи, потому что люди интересуются, просят.

– О ком будет очередная книга?

– Совсем недавно вышел сборник о жизни и творчестве Мажита Гафури. Наше духовное наследие уже пытаются разобрать по кусочкам. Гафури уже полностью присвоили башкиры, сделали башкирским писателем. Тот, кто прочитает эту книгу, убедится, что он 100-процентно был татарином в полном смысле этого слова – и по творчеству, и происхождению, и по своему мышлению.

Сдаем в типографию книгу о Мусе Джалиле. У нас принцип такой – стараемся дать до этого не опубликованные документы. Ищем в архивах, музеях, библиотеках, личных фондах. Большинство изданных в наших книгах документов публикуются впервые. Выпустили двухтомник Тукая – там 75 процентов нигде не опубликованные или ранее изданные в сокращенном виде воспоминания. Идет работа по наследию Наки Исанбета – раньше мы работали с Юлдуз апа Исанбет, а сейчас работаем с татарским литературоведом Милеушой Хабутдиновой.

– То есть после скандала с очерняющим имя писателя произведением было решено популяризировать его?

– Книга о нем и без этого должна была выйти. Мы идем по заранее утвержденному списку. Список мы составили еще в самом начале, когда был учрежден сам фонд. Каждый из нас – Туфан абый, Миркасым абый, я – составил свои списки. В итоге у нас получилось более 500 имен выдающихся личностей – татар. Тогда Миркасым абый сказал, что никто из нас при жизни не успеет издать весь этот список. Пришлось сократить, сначала до трехсот, потом уже и до ста человек.

Что интересно, мы заранее договорились, что издавать будем книги только о тех, кого уже нет в живых. Был такой забавный случай – один наш довольно известный и уважаемый деятель обратился к нам. Перечислил свои заслуги и говорит: «Жить мне, наверное, уже осталось немного, не могли бы издать обо мне». А мы ему: «Мы согласны, у нас нет никакого сомнения, что вы заслуживаете. Но у нас такой принцип – издаем только о тех, кого уже нет с нами. И если вы согласны с таким условием...» Он понял, посмеялся.

– Продолжая этот «черный юмор», сейчас ведь тоже на ходу такая шутка, мол, тем, кто не успел умереть, уже не осталось места на татарском кладбище в Новой слободе, где покоится Тукай...

– Я тоже говорю, на кладбище места нет, поэтому нам не стоит умирать.

«Совершал доброе ради искупления своей вины»

– Разиль абый, что, по-вашему, грех и «савап» (добрый поступок, достойный вознаграждения Всевышнего. – Ред.)?

– Грех – это очень широкое понятие, и кто как его воспринимает. Есть поступки, порицаемые в Коране, – это уже прописанные, так скажем, задокументированные грехи. Наверняка много таких, которые не упомянуты в Священной Книге, потому что времена меняются. Если сказать коротко, мне кажется, самый большой грех – нанесение ущерба, вреда человеку и человечеству.

– Это ведь не одно и то же.

– Но они связаны между собой, только масштабы разные. Человечество состоит из отдельных людей. Вред, нанесенный человечеству, бьет по отдельному человеку. А зло в отношении человека потом сказывается и на всем человечестве. Если мы проявлениями прогресса вредим всему человечеству – это одно из самых больших грехов.

А савап – это добро, что-то полезное для человечества и людей. Делать добро человеку – через воспитание, с материальной стороны, духовной или посредством творчества.

– Когда вы закладываете такой глобальное значение, мне даже как-то неудобно спрашивать, есть ли у вас какие-то согрешения. Я не имею что-то глобальное, но все же хочется спросить, совершали ли вы что-то, что сами считаете греховным?

– Наверняка... По молодости, наверное, что-то такое и было. Об этом знаю только я сам, и я временами задумываюсь об этом.

– Что «там» придется отвечать за эти грехи?

– О том, что будет «там», стараюсь особо не думать, надо думать о нынешнем. Приходят мысли, почему я тогда так поступил. А тогда, значит, был уверен, что так будет правильно. Но с годами иногда начинает казаться, что, возможно, не надо было так поступать, что это было ошибкой.

– Своими поступками вы навредили людям? Или себе?

– В какой-то степени и людям, и себе, наверное.

– Приходилось вам как-то попытаться искупить вину и просить прощения?

– Не считаю, что нанес такой катастрофический вред, может быть, кого-то обидел... Приходилось объясняться и сделать что-то хорошее специально, чтобы искупить свой грех. Даже не грех на самом деле, а ошибки молодости...

– А есть еще не искупленные грехи?

– Может быть... Я ведь не ангел, самый обычный человек...

 «Я рос в обстановке, где сталкивались две точки зрения»

– Вы сказали, что в тяжелые моменты идете к близким, общаетесь, отводите душу. Поэт Радиф Гаташ – ваш родственник, приходится вам свояком, вы с ним общаетесь? Вы просто коллеги по писательскому цеху или еще и единомышленники?

– Вот даже во время интервью он мне звонил... Именно Радиф Гаташ открыл для меня литературную Казань. На тот момент мы еще не были свояками. Значит, еще до того, как стали родственниками, мы были друзьями, а может быть, свояками стали именно поэтому – сначала я женился, а потом он.

Радифа Гаташа я считаю своим наставником в литературе, у него многому можно научиться. Потому что настолько хорошо знает и мировую литературу, и татарскую, и историю татар. Если нужна цитата из Тукая или Дэрдменда, я даже в книге не смотрю – Радиф мне приводит ее слово в слово, вплоть до запятых. У кого еще такая память!

– Если ваши мнения по поводу какой-либо ситуации или отдельной личности разойдутся, что вы делаете – спорите или не касаетесь этой темы?

– Во многом наши мнения совпадают. Если нет, то каждый остается при своем мнении.

– Но вы ведь очень разные – Радиф абый в таком образе поэта-романтика, а вы кажетесь человеком, крепко стоящим на земле. Это просто образы? Какова реальность?

– У нас воспитание разное. Он рос в чисто татарском селе в Башкортостане наполовину сиротой – так скажем, предоставленное самому себе дитя степи. А я рос в татарской деревне в Татарстане. Отец моей мамы был признан кулаком, потому что имел водяную мельницу и зерносушилку. От ссылки его отстояли жители села, потому что, кроме него, в мельнице никто не смог бы работать. Наш дед всю жизнь оставался единоличником, в колхоз не вступал и детей своих не пустил. «Этот режим все равно когда-нибудь сгинет», – говорил он, потому что был уверен, что когда все общее и нет хозяина, отвечать некому. Ему не давали землю, не позволяли сажать картошку, домашний скот запрещали пасти и в лес нельзя ему было ходить, но старик был упрямый, в колхоз все равно не пошел.

Что интересно – председателем того колхоза был мой папа. Это был один из самых знаменитых хозяйств в республике, папу награждали орденом Красного Знамени. Мама религиозная – намаз читает, а папа – красный коммунист. Папа с мамой всегда спорили. Мама рассказывает жизненную философию дедушки – она мне кажется верной, папа говорит, что будет коммунизм, – и это мне кажется правильным. Я рос в такой атмосфере, когда сталкиваются две позиции, и прислушивался к обеим. Видимо, уже тогда у меня начала складываться мысль, что мир неоднороден. Если в мире есть противоречия – у него есть разные стороны, какая из них правильная?

Отец был очень дисциплинированным. Опоздаешь куда-нибудь на пять минут – ты уже не человек, обещал – выполняй! Никогда не обманывай! Слишком правильный был, истинный коммунист. Мама ему говорила: «Исмагил, когда едешь домой, положи в свой тарантас хоть охапку сена». А он отвечал: «Тахира, если я, председатель, привезу охапку сена, колхозники на моем примере начнут красть стогами». Как-то братишка привез замерзшую в поле под снегом свеклу. Отец увидел и заставил отвезти обратно.

– Ваше отношение к религии?

– Оно никогда не было негативным. Хоть я и не читаю пятикратно намаз... В конце восьмидесятых, когда я был директором Национальной библиотеки, книги хранить было негде, и нам дали здание мечети на Сенном базаре. Чтобы не навредить духу мечети, мы туда привезли только старинные книги на арабской графике. Там же открыли курсы по изучению арабской графики.

Государство выделило деньги на ремонт. Я подумал и решил, что надо воссоздать минарет мечети. Подошел к заместителю председателя правительства Мансуру Хасанову: «Раз уж делаем ремонт, так ведь и минарет следовало бы восстановить». Посовещались, сделали документы – «Смета проектной документации на реставрацию мечети «Печән базары» с восстановлением архитектурной части». На схеме это был минарет, а в тексте проекта – «архитектурная часть». Вот так в 1989 году в Казани был воссоздан первый минарет.

В моем родном селе Ташлык в свое время мечеть была построена моим дедом – отцом мамы. Когда у меня вышла книга «Яшен тамыры», получил за нее гонорар, привез двух реставраторов из Казани, и минарет этой мечети отремонтировали, установили полумесяц. Вот в свое время и такими вещами занимался.

– Значит, благие дела за вами числятся.

– Жители села были очень рады. Но нашлись и доносчики. Кто-то написал: «А достоин ли работать в журнале «Ялкын», воспитывающем детей, человек, который ставит полумесяц на минарет?» Но тогда уже было начало демократических перемен, поэтому особо не тронули.

– А ведь такие доносы могли и судьбу сломать. Часто приходилось встречаться в жизни с жалобами в свой адрес?

– Таких доносов в годы работы в Союзе писателей и Госсовете видел много. Они настолько грязные – один доносит на другого. Называть их интеллигенцией язык не поворачивается – не достойны так называться. Из школ, творческих объединений, театров – от тех, кто умеет писать, доносов приходило много, а от деревенских жителей редко. Один пишет донос на другого, особенно на руководителей писали.

– Анонимно?

– Большинство да. 99 процентов. В интернете ведь тоже так. Вроде бы на таких, кто боится писать под настоящим именем, даже не стоит обращать внимания. После нашей этой беседы такие тоже будут. Из-за кустов будут кидаться камнями...

– Но в таких письмах отчасти могла быть и правда?

– Само слово донос – неприятное. Сколько времени уходит впустую, разбирая их. Кто-то пишет письма в поисках справедливости. Под такими письмами обычно ставят свои настоящие имена.

Однажды к нам в Госсовет начал заходить человек, который немножко пишет – журналистом ли его назвать... Заходит и начинает нас с Туфаном абый завлекать в какие-то разговоры. И тут на нас приходит донос в обком, в ЦК. И чего он на нас так ополчился? Через почерк выяснили, что это был тот самый человек. И вот как-то только-только вернулись в кабинет после разговора об этом с Фаритом Хайрулловичем, и этот человек сам к нам заходит. Говорит: «К тебе у меня большое дело». Я его взял за руку, вывел в дверь, напротив был туалет. Говорю ему: «Дядя, по-большому в другой раз иди вон туда, а в нашу комнату больше ни ногой!» Больше у нас не показывался, все понял.

«Поливая грязью, человека не изменишь»

– Вы говорите, что хотели бы полностью отдаться творчеству. Удается хотя бы строчку в день написать?

– Обязательно. Ночью могу встать и записать. Если ничего не пишу, настроение у меня такое плохое! Если день прошел и ничего не написал – это бездарно потраченный день. Писать надо!

– В прошлом году к 100-летию республики деятелям искусства давали гранты. Вы тоже получили. Написали что-нибудь?

– Написал и сдал. Это теперь имущество Министерства культуры, они его хотят издать в виде сборника. Привычка с времен работы в Госсовете – я стараюсь не срывать сроки. Если согласился на условия гранта и подписал – значит, это уже принадлежит им. Я написал пьесу о путешествии Ибн Фадлана в Булгар в 922 году. Были предложения сыграть ее на «Изге Болгар жыены» под открытым небом, но из-за ковида это не удалось осуществить.

Что касается творчества, больше всего меня беспокоит, что писатели не читают друг друга. Мы говорим, что люди мало читают. Я не виню людей – время такое, беспокойное. А из более чем 300 членов Союза сколько, интересно, читают «Казан утлары» и «Идел»? Все норовим найти хоть какие-нибудь недостатки друг в друге, сделать какую-нибудь подлость. А каждому писателю хочется получить о себе объективную оценку. Недавно прочитал в «Мәдәни җомга» критический материал Газинура Мурата – так красиво, складно, понятно написано. Но, к сожалению, вот таких случаев мало – чтобы автор писал не для того, чтобы просто раскритиковать, а помочь другому писателю увидеть свои недостатки и по-доброму ему объяснить.

– А вы сами высказываете свое мнение?

– Стараюсь высказывать, если человек заведомо не понимающий, то могу и промолчать. Некоторые ведь просто обижаются, а мне не хочется обижать человека.

– А если спросят ваше мнение, выскажете честно?

– Да. Стараюсь сказать так, чтобы не было обидно. Кто понимает, тот понимает, а если нет, то нет.

– А вы сами обижаетесь на жестко высказанное мнение?

– Если сказано с добрым намерением, то нет, а если так, что и оскорбиться можно, то да, обижаюсь. Если коснутся личности...

– Такое тоже бывает?

– Да. У нас национальное движение было сильным, и там есть лидеры. Они сделали много доброго и хорошего. Если в республике мы в какой-то степени достигли успеха, то их вклад в это очень большой. Но у них есть качество, которое не очень мне нравится, – они любят переходить на личности. Не трогай личность! Скажи так, чтобы было понятно, но не оскорбить человека! Обозначь ты проблему, но не набрасывайся, всячески обзывая человека! Обливая грязью, человека не изменишь, это просто дает обратную реакцию. Человека изменить очень трудно.

– Тридцать лет назад вас выдвигали в депутаты ради получения помощи Национальной библиотеке. Нынешняя Национальная библиотека – это библиотека вашей мечты?

– То, что библиотеке выделено большое, просторное, по-современному оборудованное здание, – это большое достижение. За это мы боролись более 30 лет. Но я мечтал о совершенно новом здании для библиотеки, думал, что будет все немного по-другому. Потому что я бывал в национальных библиотеках во многих странах, изучал их работу, довольно хорошо знаю, что такое Национальная библиотека. Может быть, я уже отстал, времена изменились... По моим убеждениям, библиотека любит тишину, может быть, она сейчас должна быть такой, шумной и многолюдной.

– Бываете там?

– Да. Я не считаю себя человеком, отстранившимся от Национальной библиотеки, пока еще я председатель Попечительского совета библиотеки.

– С вами советуются?

– Библиотеке больше, чем советы, сегодня нужна материальная поддержка.

Сейчас уже трудно представить татарский мир как что-то целое. Есть только отдельные островки. Наверное, сегодня татарскую нацию окончательно сформировавшейся, единой нацией назвать не получается, она состоит из отдельных островов. Наша республика тоже вряд ли является полноценной национальной республикой – ни Казань, ни Челны, Альметьевск или Зеленодольск нельзя назвать татарскими городами. В Казани есть татарские острова – остров Камаловского театра, Тинчуринского театра, Национальная библиотека, Национальный музей... К сожалению, мы сегодня не имеем таких широких возможностей, чтобы татары жили как единая, сплоченная нация.

– Как относитесь к тому, что «остров» Камаловского театра поменяет свое место расположения? Не ожидает ли его участь библиотеки?

– Есть такая тревога. А еще и как член жюри по проекту нового здания, хорошо знаю историю строительства здания Камаловского театра. Нынешнее здание должно было также занимать участок, где сейчас парковка, но из-за нехватки средств оно так и не было построено. А кто мешает сегодня расширить здание на этот участок? Говорят, машины негде парковать. В прошлом году был в Женеве. Там под Женевским озером четырехэтажная парковка. У нас такое маленькое озеро Кабан, разве нельзя под ним ее обустроить? Можно! Нужно просто желание! Я был сторонником такого варианта. Но, пожалуй, с моим мнением считаться особо не станут. Решение принято – театр будет на новом месте. Но хотелось бы это здание тоже сохранить, в виде филиала театра.

– Вы с надеждой смотрите в будущее? Вы оптимист?

– Я пессимист, старающийся быть оптимистом. Хочется быть оптимистом. Думаю, что времена не всегда будут такие, – история свидетельствует об этом. Я возлагал большие надежды на поколение 90-х. У нас, воспитанных в советское время, сознание советское. Но даже с таким сознанием мы сумели высказаться за независимость и даже предприняли какие-то шаги для этого. Что мы сейчас имеем – благодаря нашему поколению. Я думал, рожденные в девяностых дети будут воспитаны уже в совершенно свободном, революционном духе. И я все еще надеюсь, что они покажутся, выйдут на арену.

– Им ведь уже по тридцать. Где же они?

– У меня нет ответа на этот вопрос. Хватит ли у нас сил изменить национальную политику России, сделать наш родной язык обязательным предметом в школах? Я пока не вижу поколения, обладающего достаточным духом патриотизма, политиков, способных взяться за эту удивительно тяжелую работу. Воспитание национального духа зависит от школы и семьи. Национальной школы уже нет, раньше мы в национальной школе в какой-то степени изучали историю татарского народа и Татарстана, татарскую литературу, предметы осваивали на родном языке. Я всегда высказываю одну мысль: мы сейчас ведем спор из-за того, что татарский язык в школах сведен к двум-трем урокам в неделю. Да, его не должно быть так мало. Но ведь в то же время нет закона, запрещающего обучать предметам на татарском языке. Понятно, здесь уже подключается желание родителей, возможность сдачи ЕГЭ только на русском языке. А это уже глобальная проблема на общегосударственном уровне. Это говорит и о том, насколько развито наше национальное самосознание. А чтобы было национальное сознание... и опять мы возвращаемся к национальной школе. Если и школа не будет его формировать, тогда кто?! У родителей ни знаний, ни возможностей для этого может не оказаться. Поэтому работать нам предстоит еще очень много.

www.intertat.tatar, перевод