Фарид Бикчантаев: «Сегодня практически все театры стали похожи друг на друга»

«Галяу – племянник Шигабутдина Марджани, нашего просветителя, богослова»

— Фарид Рафкатович, свой юбилей вы отмечаете не торжественным вечером, а выпуском нового спектакля по дилогии Махмуда Галяу «Муть» и «Мухаджиры». Почему именно это произведение? 

— С этими романами в свое время меня познакомил Марсель Хакимович. Как ни странно, эта дилогия, как и его автор Махмуда Галяу, мало кому известны сегодня. Галяу – племянник Шигабутдина Марджани, нашего просветителя, богослова. А история самого произведения такова: автор, по некоторым данным, написал четырехчастное произведение под названием «Кровавые метки». Но успел перевести на русский язык и издать только две первых книги – «Муть» и «Мухаджиры». Когда же Галяу репрессировали, архив был уничтожен. И только в XXI веке с русского языка на татарский были переведены две первых части, над которыми мы сейчас работаем.

В день моего юбилея состоится прогон сценической версии первой части дилогии. В романе «Муть» рассказывается о жизни татарской деревни конца XIX века. Сюжет построен на основе событий, происходивших в 1877 году. Тогда голод охватил все Поволжье.

Вторая часть повествует о времени первой переписи населения Российской империи 1897 года. Тогда целыми деревнями люди эмигрировали в поисках лучшей для себя доли. Причиной переселения татар в Турцию стала и жесткая политика императора Александра III по отношению к мусульманам Поволжья и Урала. В период его правления был взят серьезный курс на то, чтобы с помощью миссионеров обратить татар в христианство. Такой же политики первоначально придерживался император Николай II. 

Слух о том, что перепись нужна для того, чтобы выявить и крестить всех мусульман, вселял в людей страх. Во многих деревнях Поволжья вспыхнули бунты. В отказавшиеся участвовать в переписи деревни были направлены жандармы, и жителей сурово наказывали.

В то время, как и всегда, впрочем, беда одних часто становилась прибыльным делом для других. И переселение стало настоящим бизнесом. И в этой истории о татарах есть и неприятные факты – были и те из нас, которые зарабатывали на всем этом: подделывали и продавали документы, например.

— О чем будет спектакль?

— О жизни… О человеке, который ищет так называемую землю обетованную, где сможет быть счастлив. Попытаемся задать и найти ответ на вопрос, существует ли такое место… 

— Смыслы, заложенные в романе, сегодня тоже актуальны. Мне всегда казалось, что у творческих людей есть дар предвидения на большие события…

— Я бы не сказал, что что-то предчувствую, и потому ставлю то или иное произведение. Думаю, все дело в том, что настоящие, крупные произведения, размышлять над которыми действительно интересно, всегда о вечном. И поэтому они откликаются, бывают созвучны современности…

— Если вы познакомились с романом еще при жизни Марселя Салимжанова, то «заболели» им десятки лет назад. Серьезный срок для рождения спектакля…

— Я слукавлю, если скажу, что все эти годы я не отрывался от этого текста. Мы предпринимали несколько попыток его поставить. Более того, мы даже обращали на него внимание Ильдара Ягафарова, ведь роман очень кинематографичен. Однако так ничего и не сложилось. Видимо, должно было наступить его время…

— Мензелинский драматический театр имени Амутбаева тоже ставил «Мухаджиров»…

— Да. И, на мой взгляд, у них получился хороший спектакль. Несколько сцен я до сих пор отчетливо помню.

— Художник-постановщик Сергей Скоморохов признался, что очень жаль отказываться от каких-то сцен романа. Вы часто спорите?

— Произведение настолько масштабное, эпическое, что включить в один спектакль все просто невозможно. Спорим, конечно, это нормально. Мы с Сергеем Геннадьевичем не один десяток спектаклей выпустили. Бывает, что я ему читаю на татарском, тут же перевожу, мы обсуждаем и дальше по кругу. Уже привыкли к такой работе. Конечно, у нас всегда бывает перевод пьесы на русский… Но мы частенько придерживаемся именно такого сценария.

«В какой-то момент русский театр потерял свою идентичность» 

— Сегодня взгляд театральных деятелей направлен в сторону национального театра. Об этом говорит и появление Ассоциации национальных театров с подачи Александринского театра. С чем связан такой интерес? 

— Тут много аспектов. У национальных театров действительно много разных проблем, которые необходимо решать. И Ассоциация намерена заниматься развитием гастрольной деятельности, образовательной, сохранения идентичности и т.д. 

— А русский театр, он ведь тоже национальный. У него тоже проблемы? 

— В какой-то момент русский театр потерял свою идентичность, мне кажется. Он стал активно черпать «вдохновение» у европейского театра, и это привело к тому, что сегодня практически все театры стали похожи друг на друга. Будучи в Берлине, я посмотрел несколько спектаклей. Затем приехал в Россию и понял, что в наших театрах я вижу примерно то же. 

Конечно, как и в любом правиле, есть выдающиеся исключения. Но основная масса работает словно под кальку. Я вижу одинаковые решения пространства, света, костюмов.

Видимо, сегодня есть потребность в другом театральном языке, звуке, фактуре, речи, в конце концов. Когда в 2001 году была проведена первая Всемирная театральная Олимпиада в Москве, и туда съехались ведущие театры со всего мира, уже тогда великий Анатолий Васильев отметил, что будущее русского театра за национальным театром.

— У татарского театра театральный язык изменился?

— Стагнация – это пропасть. Мир меняется, и театр меняется вслед за ним. Настойчиво предлагать публике то, что ей неинтересно, бесполезно. И главный вопрос национального театра состоит именно в этом: как сохранить традиции, идентичность, но в то же время быть современным? И мы стараемся удерживать баланс в этом вопросе.

Мы обращаемся к молодой драматургии. К примеру, мы придумали проект «Молодежный вторник», где были представлены пьесы начинающих драматургов – Сюмбель Гаффаровой, Эндже Гиззатовой, Гузель Сагитовой. Это был очень интересный опыт. 

В то же время наша «Голубая шаль» пользуется неизменным спросом у зрителя. Спектакль идет почти 3,5 часа, но зал всегда полный. Есть в нем какая-то магия.

Да и в целом репертуар в Камаловском театре разнообразный. Мы обращаемся и к европейской, и к русской классике: ставили «Трех сестер» Чехова, идут «Дон Жуан» Мольера, «Однажды летним днем» Фоссе. Не боимся, повторю, и дебютных пьес современных молодых татарских драматургов выводить и на большую сцену. 

«Миссия национального театра – не завалиться, держать баланс» 

— Слышала, что Александринский театр ищет иновационную форму – хотят объединить театры и создать спектакль…

— Они хотят перемешать все, что сегодня есть. Режиссер из Якутии, татарские актеры, художник из Греции… Сварить такую смесь. Используется для обозначения модное сегодня слово «коворкинг»…

— Скептически относитесь к этой затее?

— Нет. Из этой смеси может родиться что-то новое. Сейчас идет поиск – пытаются нащупать что-то, что не существовало раньше. Это нормально для любого искусства.

Мы и сами этим «грешим». Проводим фестиваль «Науруз», «Науруз-skoul». К нам приезжали ребята-студенты из Азербайджана, Якутии, Венгрии, Казахстана, из ГИТИСа, татарстанские были ребята. Мы смотрели спектакли друг друга, и я подумал: а почему бы не проводить тренинги? Только пусть якуты проводят их для азербайджанцев, азербайджанцы – для татар и так далее. И это стало невероятным праздником, столько импровизации, творческой энергии.

В какой-то момент понимаешь, что и переводчики не нужны, что театральный язык универсальный. 

— Нет ли страха, что тогда театр и вовсе потеряет идентичность? 

— В этом как раз и миссия национального театра – не завалиться, держать баланс. Но опасность такая, безусловно, существует.

«Мы ведь артистов в театр по крупицам собираем»

— Для того чтобы национальный театр жил, нужны национальные кадры…

— Со своей стороны, я стараюсь делать то, что в моих силах. В нашем театральном училище я набрал татарский курс из 18 человек – замечательные ребята. Девять мальчиков и столько же девочек. 

Но этот вопрос – моя головная боль. На этот счет уже не раз высказывался, обивал пороги. Признаться, я уже отпустил эту ситуацию. Знаю, что в институте культуры увеличили количество бюджетных мест с 4 до 6… 

— Выходит, что процесс идет?

— Как сказать… Но вообще это мы должны платить ребятам, чтобы они могли учиться именно здесь. Мы ведь артистов в театр по крупицам собираем.

А отправлять ребят учиться в Москву за счет республики – значит самим приговор подписать. Москва куда привлекательней. И ребята не виноваты: они хотят быть знаменитыми. Какой смысл возвращаться, если их там заметили? Мы это знаем на опыте других республик. Лет десять назад ездили в Тыву, и режиссер театра жаловался – отправили учиться целую студию, а вернулось всего три человека. 

С режиссерами еще сложнее, их нужно взращивать. В Татарстане этому невозможно обучиться, только в Москве дадут крепкую базу. 

— Сегодня все реже режиссеры привязаны к театрам – они стали свободными художниками. Вам такая тенденция по душе?

— Сегодня никому не хочется брать ответственность за целую труппу. Гораздо проще приехать в театр, поставить что-то свое, заработать денег, а дальше пусть сами разбираются. 

Но в этом есть и хорошие стороны. Для труппы всегда интересно, когда приезжает новый режиссер. Обогащаются и театральные формы, и театральный язык. 

«Хотелось бы, чтобы новый театр был всегда открыт для публики» 

— Сами оглядываетесь на опыт других режиссеров?

— Конечно. Всегда учусь. При возможности смотрю опыт других театров. Это помогает взглянуть свежим взглядом на то, что происходит в нашем театре.

— Где черпаете вдохновение?

— Кино, книги вдохновляют, концерты. У меня много музыки дома. Слушаю все, что хорошее: классику, джаз в основном. В целом хорошую эстраду люблю, поп-, рок-музыку. Без музыки жить не могу. Ложусь с ней спать, просыпаюсь с ней. Она везде – в машине, в телефоне. Дома слушаю на виниле. Горжусь своей коллекцией. Где-то даже СD пылится. Мне говорили: «Фарид, зачем скупаешь пластинки? Все ведь в цифру уходит». А я люблю пластинки.

— Новое здание, проект которого недавно победил в конкурсе, накладывает определенную ответственность. Уже есть концепция творческого развития. Будут ли реализованы какие-то направления, которые было невозможно реализовать в старом здании?

— Дело в том, что мы и сейчас многое делаем, стараемся охватить разные направления. Но испытываем нехватку и пространства, и современного технического оснащения.

У нас нет репетиционного помещения, и репетировать мы вынуждены строго по времени. Ведь если спектакль – значит, нужно дать время технической команде поставить декорации, выставить свет… Поэтому вынуждены все время смотреть на часы. А разве можно творческий процесс ограничивать временем?

Сложно пока наверняка сказать, как мы будем работать. В новом здании будет три площадки: большая сцена, экспериментальный и «Восточный зал» – круглый, с панорамным открытием на Кабан. С репертуаром, безусловно, нужно будет активнее работать. Первое время мы будем встраивать текущие спектакли в новое пространство. А дальше будет формироваться новый...

Безусловно, в новом театре откроются новые возможности. Хотелось бы, чтобы театр существовал не только для показов спектаклей, но и для творческих встреч, всевозможных лабораторий, спецпроектов, выставок. Чтобы театр был всегда открыт для публики, чтобы он дышал, жил бурной жизнью. А вечером – показы спектаклей, концерты на всех трех площадках.