«Мы готовились умереть»: история татарской семьи, пережившей блокаду Ленинграда

«Приговорили к ссылке»

— Мой отец Ханафи Ялышев, его родные брат и сестра, а также мои бабушка и дедушка, прабабушка и прадедушка по линии отца – все блокадники, – рассказывает Алия Ялышева. – Но о лишениях, пережитых в годы войны, они особо не рассказывали. Только когда отмечались праздники, тихо замечали: «Никому не пожелаем того, что пережили мы».

Когда речь заходила о блокаде, папа вообще ничего не говорил, только тяжело вздыхал. У старшего поколения не было желания вспоминать о тех событиях.

В нашей семье, как и в любой другой, пережившей блокаду, по-особенному относились к хлебу. Если крошка хлеба случайно падала на пол, отец всегда аккуратно поднимал ее. Вообще очень бережно относился к продуктам.

Папа родился в 1931 году в Ленинграде. Его родители и бабушка с дедушкой переехали туда из татарского села Митрялы (ныне Республика Мордовия, – прим. Т-и) в конце 1920-х годов. Но до этого события им пришлось пройти через многие испытания судьбы. Попали под раскулачивание, из построенного собственными силами большого дома их выгнали, имущество отняли. Они уехали, как-то попали в Ленинград и стали жить в коммуналке на Васильевском острове. К слову, тот дом в Митрялах до сих пор стоит, сейчас там живут другие люди.

Когда началась блокада, дом, где жила семья отца, попал под обстрел, и их переселили в другое здание. «Когда перевели в другой дом, мы уже приготовились умереть», – говорил папа. В скором времени приходит известие о том, что они должны быть эвакуированы в Сибирь. Семья долгое время не соглашалась уезжать, потому что еще в Мордовии их собирались сослать в Сибирь и там расстрелять… Понятно, что, чудом спасшись однажды, навстречу смерти никто идти не хотел.

Но в Ленинграде было не лучше: блокаде не было видно конца и края, люди умирали прямо на улицах от голода и холода. Трупов в городе становилось все больше и больше. К тому же в годы войны зимы были очень морозные, холода стояли неделями. Все, чем можно топить дома, было использовано. Окна покрывались льдом, в квартирах было так же холодно, как на улице.

Когда в городе, наконец, увеличили норму хлеба, семью отца почти насильно эвакуировали в рабочий поселок Чаны Новосибирской области. На тот момент папе было 10 лет, его брату Халиму – 8, младшей сестре Сание всего 3 года. Моя бабушка Зехря Ялышева с тремя детьми, прабабушка Зулейха Урусова и прадед Исмаил Урусов все вместе отправились в путь. А бабушка отца Мадина Ялышева во время блокады погибла в Кронштадте, она похоронена в общей могиле.

И вот семья приезжает на пристань озера Ладога, чтобы сесть на баржу. Озеро – единственная связь блокадного города со страной, та самая «Дорога жизни». Естественно, все были голодные, на пристани их покормили. Халим очень быстро объелся, а после длительного голода это противопоказано. В итоге у него начался понос, и семье пришлось задержаться. Тогда бабушка злилась на сына, из-за которого они не успели на баржу.

Думаю, Бог их уберег, потому что прямо у них на глазах баржу обстреляли, она затонула, и все, кто был на ней, – дети, их родители, бабушки и дедушки – пошли ко дну. Трудно представить, что испытали в этот момент отец и его родители. Папа был человеком глубоко чувствующим, он не любил много говорить. Кажется, я не смогу объяснить, что он испытал…

«Чтобы спасти детей от голода, бабушка меняла вещи на еду»

— Когда я училась в школе, все эти события казались случившимися очень давно. А на самом деле, рана на сердце навсегда остается раной, – продолжает Алия апа. – Ныне живые блокадники в годы войны были еще детьми. Обычно детские переживания особо не запоминаются. Но эти события навсегда врезались в их память. Одно могу сказать точно: их психика, жизненные ценности отличаются от наших. Они знают, что самое ценное в жизни – ложиться спать в теплую кровать в своем доме, когда вокруг мирно, нет войны! Хотя папа и не хотел нам все говорить, в его глазах отражались глубокие переживания. И я все поняла еще тогда.

...Казалось бы, когда ты голоден, ты готов съесть что угодно, но в нашей семье религия была сильна, они не отходили от традиций ислама и свинину, например, не ели. Я до сих пор помню, как моя мама Зехря читала намаз, а бабушка Зулейха никогда не выпускала из рук четки. Бабушка во время блокады, чтобы трое ее детей не умерли с голоду, обменяла на еду все, что было дома. В такое время уже не выбираешь – что дадут, то и берешь. Но если давали сало, она не ставила его на стол. Как только появлялась возможность, старалась обменять на что-то другое – сахар или чай… С одной стороны, сало очень питательный продукт, и насколько я знаю, по исламу, когда стоит вопрос жизни и смерти, недозволенное все-таки можно употребить в пищу. Но бабушка находила в себе силы отказаться, оставалась преданной своей религии, культуре – и я с большим уважением отношусь к этому. Вообще люди в нашем роду были истинными мусульманами, мои предки совершали хадж в Мекку.

Что еще вспоминается из рассказов папы? Однажды мужчина, который жил с ними в одном доме, позвал его и Халима помочь с чем-то. Мальчики стали подниматься по лестнице в квартиру этого дяденьки, но ближе к дверям квартиры у них появились подозрения, и они резко сбежали вниз по лестнице. А тот мужчина погнался за ними, пытался поймать. В то время ходили разговоры о случаях каннибализма. Трудно осознать, какой стресс пережили тогда дети, такое навсегда остается в памяти.

Сания апа, которой на тот момент было 3-4 года, вспоминала такой случай: «Я стояла у нашего дома. Подошла какая-то тетя и попыталась меня увести. Хорошо, что мой дедушка прогнал ее. Точно знаю: меня употребили бы на мясо, потому что тогда говорили о таких случаях».

«Не получилось похоронить в родной земле»

После войны у бабушки и дедушки парализовало ноги – это результат горя и лишений, постоянных переживаний из-за изгнания из родных мест, голода, холода. Бабушка и дедушка похоронены на мусульманском кладбище недалеко от Санкт-Петербурга. Осталось сожаление в душе о том, что не получилось привезти их на малую родину, чтобы они упокоились в родной земле…

Когда я была маленькой, меня всегда тянуло на кладбище. Только спустя годы поняла: это сила притяжения к могилам родных. Позже я приезжала на родину предков, нашла их могилы. Скажу честно, возвращение в Мордовию далось мне нелегко. Люди едут в родные края отдыхать, а я в первую очередь приехала с целью выяснить, где могилы. Только после этого встретились с родственниками, поговорили. Ходила по тропинкам, по которым когда-то ходили мои предки. Все это было мне близко.

Мои бабушка с дедушкой жили в коммуналке среди чужих людей, в чужих стенах, вдали от односельчан, от наших традиций. Я понимаю, как им было тяжело, какой они испытывали дискомфорт. В коммуналке же все под одной крышей – русские, евреи и вот одна татарская семья. Но жили очень дружно, уважали друг друга, в то время все были крепкие.

...Мои родители, как перелетные птицы, были вынуждены скитаться по разным местам. Пожили в поселке Чаны, потом, когда кончилась война и стало спокойно, вернулись в Ленинград. Начали жить уже в другой коммуналке, тоже на Васильевском острове. Несмотря на трудности, папа, бабушка, прабабушка, прадедушка – все были люди трудолюбивые, крепкие духом, с твердой верой.

Папа после войны устроился в Питере на оптико-механический завод слесарем-инструментальщиком и проработал там почти всю жизнь. Он хорошо пел. На заводских мероприятиях и в других местах выступал постоянно. У него был прекрасный голос – лирико-драматический тенор, его без экзаменов приняли в Санкт-Петербургскую государственную консерваторию, сравнивали с Лучано Паваротти. Папа брал уроки вокала у одного пожилого профессора.

Безусловно, дедушка и бабушка были против того, чтобы папа устроился в оперный театр. Но он все же проработал несколько лет солистом Михайловского театра оперы и балета, в Государственной академической капелле Санкт-Петербурга, в оперной студии консерватории. В парках пел итальянские арии, послушать его собиралось очень много людей. С таким голосом, дарованным природой, он мог объездить весь мир! Я сама ему много раз это говорила. А папа отвечал: «Доченька, вырастешь, все поймешь». Думаю, за пение много ему не платили.

С моей мамой Раузой Ялышевой их познакомили. Она моложе его на 10 лет, работала тогда секретарем комсомольской организации Главпочтамта. Папа с первого взгляда влюбился в умную и красивую девушку.

В 1990-х годах папа вышел на пенсию, и в те же годы у мамы украли все деньги. Это сильно на него подействовало: здоровье ослабло, в последние годы жизни он болел диабетом. В 2009 году в возрасте 79 лет папа ушел от нас.

«Никто не забыт и ничто не забыто»

Пискаревское мемориальное кладбище – место, где похоронены умершие от голода блокадники и погибшие в боях солдаты. Каждый год сюда приходят, чтобы почтить память погибших, возложить цветы, помолиться. На мемориальной доске у входа на кладбище написано: «С 8 сентября 1941 года по январь 1944-го на город было сброшено 107 158 авиабомб, 148 478 снарядов. 16 744 человек погибли, 33 782 были ранены, 641 803 умерли от голода». Там же расположен музей, в котором хранится копия дневника погибшей в Ленинграде Тани Савичевой. Здесь горит Вечный огонь, у монумента на камне высечены строки из стихотворения Ольги Берггольц «Никто не забыт и ничто не забыто».

Папа, пока был жив, не ходил на Пискаревское кладбище, ему было очень тяжело. Мы с мамой сходили туда после его смерти. Как тяжело было папе, я поняла, лишь побывав там.

По радио и телевидению рассказывают о проведенных мероприятиях, в школах проводят уроки памяти. Бывают концерты, литературно-музыкальные вечера. Но знаете, сами блокадники туда обычно не приходят – они уже не могут прийти физически, потому что большинство преклонного возраста, из дома почти не выходят. Грустно, что блокадникам так и не было оказано столько уважения и заботы, сколько они заслуживают, каких-то особых привилегий у них тоже нет.

Мы общались с людьми, чьи родственники жили в блокадном Ленинграде. Говорят, общая беда роднит, и это действительно так. Я бы еще добавила, что люди, пережившие блокаду, прошли испытание силы духа. Не могу говорить за всех, но оставшиеся в живых до последних своих дней чувствовали себя виноватыми перед теми, кто умер от голода. Хотя они не говорили об этом вслух, это ощущалось. Даже имея некоторые возможности с материальной стороны, выжившие ограничивали себя в каких-то привычках, они не предавались удовольствиям.

«Связь с землей предков никогда не прерывалась»

Сегодня Алия апа ухаживает за своей престарелой матерью. Единственный ребенок в семье Ялышевых, она окончила музыкальную школу, потом Санкт-Петербургский государственный экономический университет.

— В 1990-х ситуация в стране была нестабильная, зарплаты, пенсии не платили или платили очень мало, – рассказывает она. – Когда родители вышли на пенсию, я, чтобы был хоть какой-то доход, оставалась верной своей профессии: 14 лет проработала в банке экономистом. Мне говорили: «Ты родилась артисткой!» У меня была мечта учиться в институте культуры, в консерватории или хотя бы в музыкальном колледже. Мечта осталась нереализованной. Потом болел папа – ухаживала за ним. Много лет работала в выставочной фирме, сейчас ухаживаю уже за мамой, она в возрасте.

— Алия апа, а не было у вас желания вернуться в родной край или переехать в какую-нибудь татарскую деревню в Татарстане?

— Помню, уже со 2-го класса мне не нравился Ленинград. Почему – я сама не понимала. Когда подросла, появилось желание перебраться в теплые края. Уехать в деревню не было материальной возможности. В 9-10 классах, когда мы писали рассказы, я написала о своей малой родине – селе Митрялы. С родной землей бабушки и дедушки связь никогда не прерывалась, а с годами она только крепнет.

Скажу честно, я не человек земли, работа на земле – не мое. А как по-другому в деревне жить? Невозможно не работать. Чтобы переехать, надо крепко стоять на ногах. Нужно, чтобы был муж, который поддерживал бы твое решение, семья. В одиночку я не решусь ни физически, ни психологически.

Но я не перестаю думать об этом до сих пор. Потому что в душе есть сожаление о том, что я не живу в татарской среде. Очень хочется попробовать пожить в настоящей татарской среде – в доме с печкой, с татарскими бабушками и тетушками. Я бы училась у них готовить татарские блюда, читала бы с ними намазы – есть у меня такая мечта. Пятизвездочные отели, отдых в разных странах рядом не стоят. В первую очередь я бы осуществила вот эту свою мечту – побывать в гостях в деревенском доме, где знают национальные традиции и обычаи, говорят на татарском.

Кто знает, возможно, и папа после выхода на пенсию мечтал вернуться в родные края. Он был немногословный. И бабушка часто говорила: «Эх, хочу поехать в родной край, увидеть нашу деревню. Хоть бы одним глазком посмотреть!» и тяжело вздыхала. Такую же тоску по родной земле сейчас испытываю я.

***

Истории, связанные с блокадой Ленинграда, невозможно читать без слез. Совершенно невинные дети, бабушки и дедушки, мужчины и женщины погибли из-за идеологии отдельных людей – это в голове не укладывается. По мнению американского философа Майкла Уолцера, по сравнению с адом Гамбурга, Дрездена, Токио, Хиросимы и Нагасаки в осаде Ленинграда погибло больше людей. Называются цифры: от 630 тысяч до 1,5 миллиона жертв… Это ужасно… Такого, что пережили эти люди, не пожелаешь никогда и никому.

Зиля Мубаракшина, intertat.tatar; перевод с татарского