Мингол Галиев: «У татар есть собственная, уникальная техника вокала»

Известный татарский певец, педагог Мингол Галиев разработал методику, которая позволяет всего за один год научить пению даже человека, не имеющего природных вокальных данных. В своих занятиях педагог возвращает человека к «истокам» – самым первым звукам, которые ребенок издает в своей жизни. Еще одна особенность методики – свободная артикуляция, без напряжения мышц, из-за этого исполнитель может избежать преждевременных морщин на лице. Также методика помогает долгие годы сохранять голос в форме. Обо всем этом певец рассказал в интервью корреспонденту ИА «Татар-информ».

- Мингол абый, в августе вам исполнилось 80 лет – поздравляем с юбилеем! Обычно в такие круглые даты невольно оглядываешься назад, вспоминаешь важные моменты в жизни. Что вам запомнилось больше всего?

- Я родился в год начала войны, пятым и последним ребенком в семье. Думаю, что не был желанным ребенком. Родился недоношенным – семимесячным, видимо, из-за того, что маме пришлось заниматься тяжелым физическим трудом. Никто не верил, что я выживу. Мама потом говорила, что каждый вечер с работы шла домой с опаской, что не застанет меня в живых. Еще помню, что сестра отца Зайтуна апа говорила: «Даже не надеялись, что выживешь, новорожденный ты даже на человека не был похож».

В детстве я всегда оставался как-то в тени, вроде бы я есть, а вроде бы меня и нету. С тех пор, как себя помню, хотел стать как все, полноценным человеком. А я был худой и слабый, от этого и прозвище было у меня - «цапля», и я очень хотел от него избавиться.

На момент моего рождения отец работал на шахтах в городе Болохово Тульской области. Узнав о сыне, смог отправить только посылку. Отца я ни разу в жизни не видел, полагаю, его прямо с шахт отправили на оборону Москвы. Потом он числился без вести пропавшим. В прошлом году я, наконец, выяснил его судьбу – отец погиб в конце ноября 1941 года...

Самому старшему ребенку в семье было девять лет. Одна из сестер еще маленькой умерла от оспы. Вторая сестра, Бибинур, умерла, когда училась в четвертом классе. Она с подругами шла на Сабантуй в другую деревню, видимо, получила солнечный удар. Помню, ее на телеге привезли домой, положили в сенях, и я, совсем малыш, стоял там и плакал...

Приятных воспоминаний почти что и нету. По соседству жила портниха. Помню, когда мне сшили новую рубашку, радостный, в обновке побежал на улицу.

В седьмом классе я чуть не погиб, остался жив благодаря случаю. Я учился в соседней деревне в 12 километрах от нас, Нижней Ошме. Поначалу почти каждый день чуть ли не бегом возвращался домой, потому что скучал. А потом стал ходить реже. У меня дурная привычка:  если что-то придет в голову, я не могу от этого отказаться. Это бывает очень опасно.

Зимой в районе трех часов дня вышел в дорогу, стало темнеть. Еще и варежек с собой нет, руки грею в рукавах. Со временем дорогу перестал видеть. Оказалось, по ошибке ушел в другую сторону. В лесу был небольшой пункт пилорамы, там же хлебный магазин. К счастью, дорога вывела меня к этому магазину. Там встретил односельчанина, он на запряженной лошади приехал за хлебом. По дороге в родную деревню с ним попали в жуткий буран. Еле доехали. Если бы тогда не появилась помощь, меня бы сейчас не было.

После этого я сильно заболел и в школу не мог ходить. Болел до лета. Мама спросила, что же я буду делать дальше, я сказал, что пойду учиться. Десятый класс окончил в Мамадыше. Там я впервые прикоснулся к театральному искусству, я театр с детства полюбил. Мы с одноклассницей Фанией разучили главные роли в спектакле «Асылъяр». Она еще особо петь не умела, я ее учил, помню, она даже плакала, когда не получалось.

«После восьмого класса стал лауреатом республиканского конкурса»

Однажды мы приехали в Казань на экскурсию, и я впервые увидел здание консерватории. Наша учительница по химии Диляра Юнусовна говорит: «Видишь, вот здесь и учат артистов пению». А я думаю: решила пошутить над наивным деревенским мальчиком, зачем же учить пению, все и так умеют петь! Кто же меня будет учить, это же уже есть от природы! После восьмого класса я еще и лауреатом республиканского конкурса становился. Наверное, музыкальность и голос у меня от мамы, у нее был очень красивый тембр, она и Коран на арабском могла читать, и латинскую, и кириллическую графику знала. Пела мунаджаты, а я их слушал, лежа на печи...

Еще помню, как на родительском собрании пел. У мамы на глазах были слезы... Песня была о любви. Вообще, я всю жизнь за песни о любви, и считаю неправильным запрещать в школах детям разучивать песни о любви. Ребенок рождается от любви, и это чувство в нем остается и по жизни. Сам я впервые влюбился еще в шестом классе...

Подростком работал грузчиком, хотел доказать, что я не хуже других. А ночью пас лошадей. С детства помогал матери по хозяйству. Она на уборку уходила в четыре утра, я готовил обед, поливал в саду, отвечал за домашние дела.

Но все же вы приехали учиться в консерваторию?

Я был в десятом классе, и как-то мама с сожалением сказала: «Вот в других семьях дети молодцы... а из наших ничего не получилось». Эти слова будто подтолкнули меня. Быстро собрал документы и поехал в Казань, нашел консерваторию. Это был 1959 год. Мне сказали, что по возрасту не подхожу: мне было всего 17. Но все же взяли, потому что 27 августа мне исполнялось восемнадцать. На экзамене спел «Өй артымда шомыртым бар…», «Песню Басыра» из «Тормыш» җыры». Тогда впервые увидел Сару апа Садыкову. Она мне аккомпанировала на экзамене!..

Как-то сижу в классе, зашел парень, попросил меня спеть. Похвалил, сказал, что во мне тоже есть «моң». Это оказался Ильгам Шакиров. Он был уже на пятом курсе, впервые мы встретились вот так.

Меня взяли на подготовительный курс для тех, кто не имеет музыкального образования, он шел два года. Первый зачет по пению я сдал не очень хорошо, помню, преподаватель мой очень расстроился. Несмотря на неудачу учебу я продолжил. Пришел новый учитель – голос у него был мощный. Он учил меня по-другому: держать дыхание, петь, хорошо раскрывая рот, чтобы звук резонировал в голове. До весны я упряжнялся по его методике. Пришел на второй курс – ни академический вокал мне не дается, ни свое народное пение я уже не могу как раньше. Как я приеду в свою деревню, позор! Я ведь побеждал на конкурсах.

.

Приехал в деревню и попросился в армию. А мог остаться, как студент вуза. В армии учился на авиамеханика, окончил на «пять». После армии все-таки доучился на подготовительных курсах, сдал экзамен.

«У дочери был прекрасный голос, она могла продолжить мое дело»

Мингол абый, татары тонко чувствуют “моң» в песне, эту светлую грусть, которая переполняет и певца, и слушающего. Но в то же время считается, что такие люди обычно бывают несчастны. Вы согласны с этим?

Я не думаю, что это так. «Моң» – это не просто мелодия, это голос твоего сердца, он выражает и радость, и горе на душе. Без этого чувства и героизма не бывает. Джалиль писал: «Гомерем минем моңлы бер җыр иде, үлемем дә яңгырар җыр булып…» («Жизнь моя, как песня ты звучала, смерть, должна ты песней прозвучать»). «Моң» — это не значит, что человек жалкий, несчастный. Но такой человек глубоко переживает все, он тонко чувствует, он эмоциональный. А это может привести к сложностям в жизни.

Хотели, чтобы ваши дети тоже пели?

Хотел. Сыну уже больше пятидесяти, он не поет. В 1973 году у меня родилась дочка Роза, у нее был очень красивый голос, такой, что позволил бы продолжить мое дело. Становилась лауреатом студенческого конкурса. Могла и в консерваторию поступить, но я ее не стал уговаривать. Она стала педагогом, учительницей географии, но прошла специальный курс на кафедре музыки.

Только прожила она недолго, в 36 лет умерла от онкологии... У нее остались сын и дочь. Роза до последнего старалась, не показывала, как ей больно. Муж позвонил, сказал, что не может видеть, как она старадает. Мы тут же забрали ее домой, это было в апреле, и до конца она уже была с нами. За два дня до своего 37-летия, 20 августа, она умерла. Я похоронил ее в своей родной деревне, рядом с мамой.

Очень теплые были у нас отношения, так она хорошо пела. Остались 2-3 записи, она пела у меня на юбилее. Была очень доброй. Если мы шли к ним в гости, говорила: гостинцы несите не нам, а свекрови. С ней они были очень близки.

«За год научу петь даже того, кто не поет вообще»

О чем вы сейчас мечтаете, какие планы строите?

Моя мечта – это музыкальный театр. Будет очень жаль, если при жизни не успею подготовить кадры для музыкального театра. Я считаю, что только мне удастся это сделать, никто другой не сможет. По постановке голоса готовить должен я. Даже если кто-то другой будет делать по моей методике, он не сможет так, как я. Энергетика, аура должны исходить от меня. Я могу дать эту энергетику, я замечаю, что после общения со мной люди успокаиваются, чувствуют эмоциональный комфорт.

Еще 12 лет назад я начал писать письма Президенту, что подготовку кадров для музыкального театра беру на себя. Индус Тагиров, Фандас Сафиуллин поддержали меня. Но, кажется, это так и не было доведено до Президента.

Я горю желанием сохранить татарскую нацию, татарский язык. Если мы создадим музыкальный театр и будем развивать в нем технику пения в речевой позиции, то удивим весь мир. Я не могу быть просто наблюдателем, когда создается театр, за год могу научить петь человека даже не поющего, но для этого необходимо проявить ко мне доверие.

В чем заключается эта техника?

Человеческий голос имеет волшебную силу. Еще Тукай в свое время заметил, что мощный звук можно извлечь, даже не открывая широко рот, и я абсолютно уверен, что это действительно так.

Мы выступали в Японии с Рашитом Калимуллиным и Рашитом Мустафиным. Из зала меня спросили: как у вас получается – вы вроде и рот не открываете, а ваш голос звучит звонко. Я тогда ответил словами Тукая, что это традиционное пение нашего народа, что для искреннего выражения чувств широко открывать рот не обязательно.

У Тукая сказано: «На одном из вечеров шакирд (студент медресе – Ред.) пел, открыв рот лишь в толщину бумаги. Если бы я был неслышащим и смотрел, как татары поют, я бы думал, что они просто быстро разговаривают. Если бы смотрел, как поют русские, по широкому раскрытию рта понял бы, что человек поет». Я задумался: возможна ли такая техника пения, будто человек просто говорит, а не поет? И я убедился в этом. Наша национальная культура пения должна быть направлена на извлечение мягкого, приятного звука. Так у меня появилась собственная методика. Эта методика себя оправдала и получила признание и у других народов. Я даже дошел до понятия «петь в речевой позиции». Есть книга Сета Риггса «Пойте как звезды», я всего один абзац прочитал – и сказал себе: я на правильном пути. Там он пишет, что многие портят себе голос, широко открывая рот при пении, и что пение должно основываться на чувствах.

По этой теме я выступал на международной конференции, мое выступление называлось «Роль основанного на представлении Габдуллы Тукая татарского народного вокала в воспитании личности». В начале выступления я спел «Туган тел», и все внимание зала было уже сосредоточено на мне.

В Болгарии мы спели с джазовым оркестром. После выступления подошла супружеская пара с ребенком, говорят: «Когда вы спели, нашему ребенку захотелось вас увидеть». Значит, ребенок чувствует те вибрации, волны, атмосферу татарской песни. Не все, что нравится взрослым, нравится детям, но все, что нравится детям, – взрослым тоже нравится, потому что в душе каждого взрослого живет ребенок.

Это действительно очень интересно. Ребенок рождается уже готовым, будто его, как какой-то компьютер, уже настроили. Он издает первые звуки – голос у него уже поставлен! Когда ко мне учиться приходят мамы, я у них спрашиваю: «Вспомните, как плакал ваш ребенок». Они говорят: «Уа, уа...» Но ребенок этого еще не умеет, он издает звук от горла «ңә, ңә, ңә». Это звук, исходящий от сердца.

С чего начинаете обычно занятия?

Мы сначала разговариваем, знакомимся. Человек может меня и не знать. Многие приходят после того, как от них отказались другие педагоги, им сказали: «У тебя голоса нет, попробуй пойти к Минголу Галиеву». Мы разговариваем, за 5-10 минут мы начинаем понимать друг друга. Я говорю: «Я спою, а ты смотри» и начинаю петь мунаджат своей мамы.

Наша техника пения – это мелодичная речь, одно колебание, лишней вибрации не надо. Улыбнулся, рот не открываешь, просто язык отходит назад, какой гласный нужен, таким он и слышится. Говорят, что я неправильно обучаю, не даю открыть рот, заставляю зажимать звук. Считаю, что сначала надо укрепить мускулатуру. Сначала в зажатом состоянии настраиваешь, а затем получаешь прекрасный звук. В оперном пении обычно заставляют каждый гласный звук формировать четко, занимаются артикуляцией. От этого уже в 15-16 лет у детей морщины на лице, а что будет через десять лет?

Пару месяцев назад Сагит Хабибуллин мне говорит: оказывается, итальянские педагоги обращают внимание на положение языка при пении. Я говорю: неужели дошли до этого, я же уже 30 лет с этим работаю. И в музыкальном театре тоже нужно применять пение в речевой позиции. Я точно знаю, что, если мне это доверят, смогу за один год поставить голоса, которые можно будет показать миру. Я говорю это всей своей сущностью, потому что эта методика уже испытана. Три моих студента защитили дипломные работы на тему народной методики Мингола Галиева.

Какие планы у вас на юбилейный год?

Хотелось бы проводить встречи на тему моей методики. Мечтаю провести юбилейные концерты в районах Татарстана. Было бы замечательно, если бы меня поддержали руководство районов, министерства образования, культуры Татарстана.

Нам надо развивать школу настоящего народного, татарского пения, нашу национальную технику вокала, упомянутую еще нашим поэтом Габдуллой Тукаем. Я уверен, что признание татарской нации в мире начнется именно с этого.

Автор: Гульнар Гарифуллина, www.intertat.tatar, перевод