«Люди шли по улице, падали и умирали»: профессор из Татарстана о блокадном детстве

Доктор химических наук, профессор Казанского национального исследовательского технологического университета, заслуженный деятель науки и техники России, член-корреспондент Академии наук РТ – это лишь малый список регалий и заслуг Вильяма Барабанова. В детстве переживший блокаду, он на всю жизнь остался человеком, которого закалила война. Он никогда не сдается, всю жизнь работал и работает, воспитал не одно поколение достойных студентов.

Вильям Петрович с улыбкой встретил нас у дверей своего кабинета. Здесь чувствуется дух того времени, когда еще писали чернилами, а если и набирали текст, то на печатных машинках. Чувствуется, работы у профессора много – все вокруг заложено стопками бумаг. На стеллажах немало книг, написанных самим Барабановым. На вопрос, сколько их, улыбнулся: «Я не считал. Недавно подсчитал, сколько статей, – более 900», – поделился он.

«Самолет улетел, а по воде поплыли кровавые пятна»

«Приближается годовщина Дня Победы, и невольно возвращаешься к тем годам. Это были не только годы. Это были дни, часы, минуты, которые остались в памяти на всю жизнь», – начал рассказ Вильям Петрович.

Слова Вильяма Петровича моментально окунули нас в годы Великой Отечественной войны. Поразило, насколько проникновенно и красиво он рассказывал о тяготах тех лет.

«Часто говорят: “А что можно запомнить? Прошло много времени, и ты тогда был не так велик?” А тогда и формировался человек, тогда и складывалось его понимание окружающей жизни. Когда началась война, мне было 8 лет. Мы жили на даче, это было воскресенье, 22 июня. Гуляли и узнали, что началась война. Конечно, понять всего ужаса было нельзя, но мы видели, как все были встревожены, женщины плакали. Потому что, если так представить, с Гражданской войны прошло 20 лет, то есть участники Гражданской войны еще были живы, и они понимали, что это такое. Это сейчас нам надо через 80 лет рассказывать о войне, а тогда все знали, что она приносит, поэтому новость была принята с большой тяжестью», – рассказывает профессор.

Люди думали, что Ленинград далеко от фронта, от границы и их это не коснется. Но враг очень быстро стал подходить к городу, вспоминает Вильям Барабанов.

«Я помню, как ощутил, что началась война. Было лето, ребятишки купались в речке под Ленинградом и увидели, что летит самолет. Все бросились смотреть, а оказалось, что самолет немецкий. Он стал стрелять из пулемета по детям. Мы все бросились в воду, ручками прикрывали головы, вокруг не было никаких укрытий. Самолет улетел, и кровавые пятна поплыли по воде. Вот первое, что у меня осталось в памяти. Это была вторая неделя, как началась война», – рассказывает Вильям Барабанов.

Узнав, что произошло, родители тут же увезли маленького Вильяма со старшей сестрой Ариадной в Ленинград. Тогда город уже готовился к тяжелым дням. В воздухе летали аэростаты, окна заклеивали крест-накрест бумагой, витрины магазинов закладывали мешками с песком. Некоторые памятники тоже закладывали песком или выкапывали и вывозили из Ленинграда.

«Началась массовая эвакуация. Наши родные, близкие уезжали, а мы ходили их провожать. Мы жили в центре, недалеко от вокзала, на улице Достоевского, и пойти проводить для нас – это было обязательно. Папа работал инженером на заводе ’’Красный треугольник’’, мама была главным психиатром Ленинградской области. Они не могли уехать, и мы поэтому тоже не уехали. О том, чтобы нас отправить куда-то, и мысли не было. Те, кто уезжал, думали, что уезжают ненадолго: “Вот разобьем врага и вернемся”.

Но наступил сентябрь, захлопнулось кольцо, поезда перестали уезжать, началась блокада», – вспоминает Вильям Петрович.

Барабанов отмечает: к моменту начала блокады в Ленинграде людей оказалось больше, чем было до войны. Жители ближайших населенных пунктов спешили город в попытке спастись.

«Начались тревоги, начались налеты самолетов. Бомбежка была очень сильная. Бадаевские склады горели, мы видели зарево. Шел поток расплавленного сахара, его можно было зачерпнуть – мы еще не понимали всю опасность происходящего», – рассказывает Вильям Петрович.

Из истории известно, что налет на Бадаевские склады был 8 сентября. Тушить пожар было практически некому, часть пожарных отправили копать окопы, другие не могли подъехать из-за воздушной тревоги. В это время на складах находилось 2,5 тысячи тонн сахара. Расплавленный в леденцы сахар вперемешку с землей собирали голодные ленинградцы. И эта сладкая земля какое-то время спасала их от голода.

«Потом начались систематические бомбежки. По радио объявляли воздушную тревогу, все шли в бомбоубежища. Каждый занимал то место, которое ему казалось лучше: кто-то у входа, чтобы можно было быстрее выйти, а кто-то подальше, чтобы не было слышно взрывов. Конечно, если попадала бомба, гибли и те и другие. Шли туда с одеялами, подушками, небольшими матрасиками. Что запомнилось: утром выходишь из бомбоубежища и видишь горящее здание. Идешь по Невскому – вчера было нормальное здание, а сегодня уже стены нет. Было ощущение, что ты находишься в центре всего этого», – вспоминает Вильям Петрович.

«Настоящее чудо было, когда среди елочных игрушек находили пряник или грецкий орех»

Потом началась зима. Зима 1941-1942 годов была очень холодная. Начался голод. У кого-то были какие-то припасы, по карточкам что-то давали, а к ноябрю-декабрю все было сведено к минимуму, рассказывает профессор.

«Голод наступил, и пришло чувство смерти. Идешь, видишь горящий разрушенный дом, а внизу лежат тела убитых. В январе-феврале, когда шли по улице, часто видели, как падают люди. К нему подходишь, а он умер», – делится воспоминаниями профессор.

Люди старались согреться как могли. В коммунальных квартирах все соседи съезжались в одну комнату, где ставили буржуйку. Топили всем чем угодно: мебелью, отдирали паркет, с дальних комнат снимали дверные косяки. Книги хоть и жалели, но и их отправляли в печь.

«Питались по карточкам. Детям давали 125 граммов хлеба в сутки. Что такое 125 граммов? Это маленький кусочек. Хлеб с опилками, со жмыхом. Пекли из всего, из чего можно было. Все, что было съедобно, все съедалось. Обои отдирали, собирали остатки высохшего клейстера, складывали в котелок, варили и кушали. Тогда ведь не было химии: только крахмал и мука. Ели сыромятные ремни, белые, не дубленые, которые без добавок. Мелко резали, несколько дней варили, получался студень, его ели», – рассказывает Вильям Петрович.

Настоящее чудо случалось под Новый год, когда все разбирали елочные игрушки и находили среди них какой-нибудь раскрашенный пряник или грецкий орех. Это был праздник, об этом знал весь двор, делится блокадник.

«Зимой открылась дорога через Ладогу. Ее называли “Дорога жизни” – по ней в Ленинград шли машины с продовольствием и боеприпасами, а обратно вывозили людей. Но в городе ее называли и “Дорога смерти”, потому что очень много людей гибло. Бомбили, машины шли под лед, вероятность погибнуть была большая», – рассказывает Вильям Барабанов.

«Если слышишь звук снаряда, значит, пролетел и ты жив»

Когда началась зима, налеты прекратились, самолеты уже не летали, но немец был недалеко и прямой наводкой обстреливал город.

«Идешь по улице, а над тобой снаряд. Попадали в дома, все рушилось. Если идешь и слышишь звук снаряда, это хорошо, значит, он пролетел мимо. Если он в тебя летит, ты его не услышишь. Вот мы, дети, так жили», – рассказывает Вильям Петрович.

В феврале маленький Вильям вместе с сестрой попал в больницу с дистрофией.

«Я лежал в палате, и в моей памяти осталось, как я разговаривал с соседкой по кровати. В какой-то момент она перестала говорить. Я посмотрел, а она скончалась. Еще у нас Вовка такой был, очень говорливый, по ночам разговаривал. Утром проснулись – думаем, что-то молчит. Подошли, а Вовка мертвый. Когда врач пришел через несколько дней и увидел, что я еще жив, велел перевести меня из этой палаты. Это, оказывается, была палата для умирающих», – рассказывает профессор.

«Мама умерла в блокаду, а ее могилу я нашел только спустя 74 года»

На вопрос, как детская психика справлялась со всем, Вильям Петрович ответил: «Страх чаще всего в ожидании. В моем случае ожидания не было, это была сама жизнь. Это были те условия, в которых мы жили. Ужас был от всего в целом. А страх – это когда боишься, что что-то произойдет. Вот когда идешь по улице и начался обстрел, тогда страшно. Люди падают и умирают – просто ужас».

В семь лет Вильям Барабанов пошел уже в третий класс. Но нормально учиться возможности не было.

«Когда началась война, школы не работали. Предприятия работали, госпитали работали, школы – нет», – рассказывает профессор.

К весне, когда стало теплее и снег начал таять, стали доставать тела умерших из-под сугробов. Занимались этим дети – старики многие умерли, родители были на работе. Трупы складывали в машину, после чего увозили на кладбища. Работал крематорий – бывший кирпичный завод, вспоминает профессор.

«Мама моя заболела в марте, ее увезли в госпиталь, там она скончалась. Мы об этом узнали через месяц, нам об этом родственники сказали. А могилу ее я нашел и возложил цветы только в 2016 году, через 74 года. Было неизвестно, куда она делась. Я нашел каталог всех блокадников и узнал, что ее похоронили на Пискаревке. Это была братская могила под номером 20-21», – рассказал Вильям Петрович.

Своего отца Вильям вместе с сестрой практически не видели, он постоянно был на военном заводе. Некоторое время дети прожили у родственников, а затем по оттаявшей Ладоге их отправили в детский дом.

«25 июня мы простились с Ленинградом. Нас везли на барже, самолет вражеский кружил над нами. Но на всех буксирах стояли зенитные пулеметы. Они стреляли, а осколки от снарядов летели вниз. Мы прятались от них под лавки», – вспоминает он.

Война шла, Барабановы оказались в детском доме в Пензенской области. Пробыли там не долго – отец уехал из Ленинграда, нашел их и привез в Казань, откуда сам был родом и где жили его сестры.

«Ариадну забрали к себе тети, чтобы отцу было легче, а мы поехали по его работе. На Кавказе были, в нефтяных районах. Когда жили в Крыму, в Симферополе, отец заболел, и я в 13 лет пошел работать на стеклотарный завод шлифовщиком стекол. Часто мне платили стеклами, и я эти стекла на базар носил. Продавал и на эти деньги покупал хлеб, молоко и папе в больницу отвозил. Пока папа был в больнице, я пошел подавать заявление в школу, пошел в пятый класс», – вспоминает свое детство Барабанов.

В 1946 году сын и отец вернулись в Казань к родственникам. Им помогли устроиться, Барабанов-старший пошел работать на фабрику Куйбышева, а Вильям пошел в школу. В 1951 году он поступил в КХТИ. Это же институт окончила его сестра. В прошлом году Ариадны Петровны не стало. Их отец ушел из жизни в 1987 году.

Несмотря на свой почтенный возраст, профессор не планирует покидать университет.

«Отдыхать совсем? Когда я почувствую, что не нужен, тогда пойду, а пока дел много – посмотрите, сколько у меня всего», – показывая на кипы бумаг вокруг, сказал Вильям Петрович.

«Я сейчас советник при ректорате, председатель Совета старейшин института, председатель диссертационного совета. Сейчас у нас выборы ректора будут, я – председатель комиссии. Пока ноги носят... Конечно, не то, что было раньше, но слава Богу», – рассказывает Вильям Петрович.

На вопрос, чем больше всего гордится в жизни, профессор ответил – своей семьей.

«Я горжусь своим крепким тылом. У меня сын, внук, внучка, два правнука, правнучка. Так что скучать не приходится. Я всю жизнь работаю – был и деканом, и проректором по учебной работе, и проректором по науке – все домашние уже привыкли. Но со мной мой крепкий тыл. Я знаю, что после работы приду домой», – поделился Вильям Барабанов.

Фото на анонсе: rais.tatarstan.ru