Луиза Янсуар: «Вам спектаклей в Кариевском театре мало, да? Хайпа не хватает?»

Директор Театра юного зрителя имени Кариева Луиза Николаевна Шарова – известная поэтесса Луиза Янсуар, ученый, защитившая диссертацию по теме образов-символов в татарской литературе, журналист изданий «Ялкын» и «Татарстан», организатор творческого объединения нового поколения «Калеб», оставшаяся у руля после ухода Гузель Сагитовой, соавтор (вместе с режиссером Резедой Гариповой) пьес спектаклей Тинчуринского театра «Сәйдәш. Йокысызлык» («Сайдаш. Бессонница») и «Карурман».

В ходе интервью планировалось поговорить о театре, ее концепции, миссии и планах. Но что-то пошло не так, и кроме всего этого мы еще говорили о национальном коде, свободе, поэзии и кряшенах.

Луиза, кажется, в этом театре очень любили Гузель Сагитову. Ты смогла занять ее место в сердцах артистов?

– У меня не было такой цели – занять место. Я пришла в театр работать. Когда Гузель ушла в мэрию, мне предложили должность директора. Для меня это был крайне сложный выбор. Потому что в Доме татарской книги – уже выработанная стратегия, моя стихия… В сущности, музей – это закрытое пространство… Это дорогое для меня место, сакральное, закрытое, которое мы сумели распахнуть и сделать открытым для людей. Работала там с любовью и ауру Шарифа абый (Шариф Камал) тоже очень полюбила. Еще до прихода в музей первым делом сходила на могилу Шарифа абый просить его разрешения. Сказала ему: «Я прихожу в твой дом с любовью, примешь ли?» И он принял с распростертыми объятиями… Безмерно благодарна!

Времени на обдумывание предложения о должности в театре было немного, но все это время я напряженно думала. И когда уже приняла решение, мне было важно кого оставить в Доме книги. Когда появилась возможность оставить Айдара (Айдар Шайхин – ученый, переводчик. – Авт.), человека, который так же ценит Шарифа абый, является хранителем его духа, я вздохнула с облегчением и пришла в театр. У Гузель есть свое место в театре и поныне. Она дорогой человек и для меня, и для театра.

Что касается завоевания любви, то я не думаю, что любовь нужно отвоевывать. Она либо есть, либо ее нет. А вот уважение, на мой взгляд, может возникнуть, окрепнуть в процессе общения, работы, творчества с людьми. Высоко ценю уважительные отношения между людьми, будь то в работе или творчестве.

Некоторым артистам, например Булату Гатауллину, Эльдару Гатауллину, Алсу Файзуллиной, Гульназ Галимуллиной, Рамилю Вафину, наверное, было нелегко перейти на формальное «Луиза Николаевна». Я всегда была для них либо «Луиза», либо «Луиза апа»… Вместе работали над многими проектами, просто общались… Сейчас перешли на «Николаевну», и вроде это обращение не стало барьером между нами. В работе бывают моменты, когда с чем-то не согласен, что-то нужно прояснить. Если будет уважение, остальное приложится.

– В какой степени в Кариевском театре пересекаются деятельность артиста и директора? Роль артисту дает режиссер. Отношения между вами могут быть только на уровне подписывания зарплатной ведомости?

– Наверное, предлагая мне эту должность, Ирада Аюпова имела в виду не только такого формального директора, потому как, ставя передо мной задачи и озвучивая свои ожидания, она особо подчеркнула пункт «обеспечения живой творческой жизни театра». Я не могу сидеть только в кабинете с финансами и отчетами. Я даже не могу особо долго сидеть в кресле, предпочитаю обычные стулья, люблю ходить по кабинетам. Например, мы нередко собираемся попить чай в литературном отделе, или у администраторов, или в пиар-отделе. Проводим «мозговые штурмы», там рождаются новые идеи. Люблю наблюдать за репетициями из будки осветителей. Иногда можешь спуститься в зал и наблюдать за тем, как режиссер собирает спектакль. Это естественный процесс.

Я никак не могу быть указом режиссерам. Но мы обсуждаем. Без этого нельзя, когда организационный и творческий процессы идут вместе – только тогда работа получается. И не только в театре, во всем так. Главное – готовность сторон к разговору, диалогу.

– Одним словом, ты хочешь сказать, что все равно вмешиваешься.

– Вмешиваюсь – правильно ли использовать это слово? Если бы не мыслила творчески, я бы не согласилась сюда прийти. Ушла бы в банковскую сферу или на чисто административную должность – что-то в этом роде. Когда в Национальный музей пришла Алиса Львовна (Вяткина, – прим Т-и), а наши взгляды во многом совпадают, мне поступило предложение поработать в администрации музея. Но я не выбрала этот путь.

– Но ты ведь не подписываешь приказ Аюпова (Ренат Аюпов – главный режиссер театра, – прим. Т-и) с распределением ролей перед спектаклем, не изучив этот список, – вот что я называю «вмешиваться».

– Считаю вполне естественным сесть и обсудить с Ренатом Мирзахасановичем его выбор. Если это будет оценено как «вмешательство в дела», могу, конечно, и не делать этого.

И директор, и администраторы – мы все служим творческому процессу. В целом моя задача – довести до логического завершения творческий продукт, кто бы это ни ставил. И получить нечто качественное. Невозможно все сделать на 100 процентов, а вот на 99,9 сделать хочется. Считаю естественным творческое общение с актерами. Я не вижу себя в должности, имеющей дело только с сухими цифрами.

– Умеешь работать с сухими цифрами?

– Для этого у меня, слава богу, есть бухгалтерия. Но и сама тоже учусь. Дом татарской книги относился к централизованной системе, поэтому не приходилось настолько тесно работать с отчетами, финансовой документацией, а здесь приходится. В этом я по возможности себя подтянула. Учусь до сих пор.

– Для работы с цифрами ты привела в театр своих людей?

– Смена в бухгалтерии получилась сама собой – Гузель Рамзилевна забрала своего бухгалтера с собой, сменился отдел кадров, были изменения в составе администрации. У меня не было цели поменять сотрудников. Мне очень тяжело отпускать человека с работы. Для этого должны быть очень веские, я бы сказала, до невозможности веские причины. Такое можно сделать в двух случаях – невыполнение профессиональных рабочих задач, а второе – несоответствие нормам этики и морали, попросту говоря, разложение эмоционального, духовного баланса в коллективе.

«В нашу концепцию мы вписали воспитание собственного зрителя»

– Какую программу-максимум в театре ты перед собой поставила?

– Наверное, это нельзя конкретно определить за один год.

– Но за этот год ты наверняка прощупала почву под ногами?

– Да, в первый год я действительно изучала почву, основы. Какое оно – новое для меня творческое пространство, какая это организация, какие у нее перспективы. Проверяла готовность к будущим проектам. Я не люблю хвалиться, кричать о планах, новых проектах. В Доме татарской книги мы подготовили почву, взрастили первые ростки, сейчас у Айдара есть все возможности работать еще глубже, по профилю.

– А здесь ростки Гузель, да?

– Здесь нужно продолжать взращивать то, что начала Гузель. Я знала эти проекты до прихода в театр, теперь знаю изнутри. Конечно, к ним добавились мое видение, мои нравственно-эстетические принципы… Сейчас в первую очеред, нам важно укрепить репертуар в качестве детско-юношеского театра. Вспомнить, что другого такого уникального пространства – театра на татарском языке для детей и подростков, молодежи, по сути, не существует. И репертуар должен предоставить современному ребенку и подростку соответствующий материал – и по содержанию, и по визуалу, и по звучанию…

– Что значит в этом случае «укрепление основы»?

– Хочется видеть на сцене нашу национальную классику. Наверное, это будет в формате инсценировок. Нам нужны авторы инсценировок для детских постановок. Где они, эти авторы? Признаться, до прихода в театр я и не думала о существовании такой глубоко серьезной проблемы. Сейчас один из основных вопросов – подготовка национальных кадров. Драматургов и авторов инсценировок, направленных именно на детскую аудиторию. И они, на мой взгляд, должны чувствовать контекст национальной местности. Я вижу в этом направлении Айдара Ахмадиева (автор пьесы спектакля «Арыну», поставленного к юбилею Нуриахмета Сафина. – Авт.) и Булата Минкина (автор инсценировки спектакля «Суннатчи бабай» по произведениям Гаяза Исхаки. – Авт.). Их должно быть больше, и наша задача – найти их и сблизить с театром. Предоставить базу для работы, развития. Конечно, первый «блин» может оказаться комом. Но человек не может расти и учиться, не попробовав рискнуть.

Хочется выпускать на сцену национальную классику с новым взглядом, новым восприятием. Встает другой вопрос: где они – молодые режиссеры? Нам нужны режиссеры из нашей национальной среды, мыслящие с нашего ракурса. И приглашенные режиссеры должны изучить национальный контекст, прочувствовать нашу атмосферу. Одним словом, необходимо взращивать своих авторов и режиссеров.

Если говорить о программе-максимум, репертуар не может быть связан только с нашей местностью. Важно говорить о том, как мы себя чувствуем в контексте всего мира и через какие смыслы себя принимаем. В новом сезоне мы выпускаем «Ромео и Джульетту». Я очень долго думала, должен ли этот спектакль быть в нашем репертуаре. Его поставит Ильсур Казакбаев. Он сказал: «За то время, что я знаю труппу, я увидел их готовность к этому материалу». Для постановки знаменитой повести «Приключения Рустема» Аделя Кутуя планируем пригласить Тимура Кулова.

Мы часто обсуждаем и вопрос русской классики. В какой степени в татарском ТЮЗе должна присутствовать русская классика, если в Казани есть русский ТЮЗ? Мне кажется, она должна быть. Для нас это своего рода школа, опыт, будь то в сфере перевода или драматургии. В программе-максимум я бы хотела, чтобы дети смотрели классику, пусть знают и свои, и мировые шедевры.

Я считаю, что в нашем театре молодые драматурги и молодые режиссеры должны работать в тандеме. Пусть у них рождаются новые идеи. Сегодня наше самое слабое место – это отсутствие собственной современной драматургии для татарских детей и подростков. Животрепещущей и актуальной. Я не говорю о произведениях с высоты лет, где автор пытается научить правильно жить, то есть что делать, а чего не делать. Истинный диалог, естественное здоровое общение рождается только тогда, когда мы разговариваем с ребенком и с подростком наравне. И театр может стать местом, куда дети и молодежь хотят приходить. Но это не произойдет сегодня-завтра… Это поэтапная, продолжительная и очень увлекательная на самом деле работа.

– Говоря одним словом...

– Укрепить репертуарную базу... Найти ключ к общению с молодежью… Сделать театр интересным местом, куда хочется возвращаться снова и снова…

– Значит, такие высокие цели, как получить «Золотую маску» или захватить мир, ты не ставишь?

– Ставим, а почему нет?!

– Рассказываешь очень скромно. Не назвала те пункты, которые, на первый взгляд, невозможно претворить в жизнь.

– Ну, мы думаем об этом и стремимся, когда случится – будет и почва для разговора. В свою концепцию мы вписали пункт – воспитать своего зрителя, начиная от детского возраста до студенчества, и оставить его у себя.

– То есть воспитать, вырастить и не отдавать потом Ильфиру Якупову (директор Камаловского театра)?

– Отдам, не жалко! Дней в неделе много. У нас есть мечта и о театральной студии. Мне она видится не только студией, а более широкого масштаба в творческом формате. Начиная от детей и до студенчества… Если получится отремонтрировать здание напротив, мы сможем воспитывать молодых зрителей у себя – создать для них творческую атмосферу, где занятия, мастер-классы, работа шла бы постоянно, при этом было погружение в атмосферу татарского языка, национального культурного контекста.

При этом можно учитывать имеющиеся методологии. Например, мне очень нравится идея питерского режиссера Екатерины Гороховской – у нее есть проект «Мамтеатр», где в театр можно прийти и позаниматься всей семьей. Не только с детьми, а именно с родителями, учителями… Почему бы не создать у нас такое...

Ребенок нуждается в первую очередь в том, чтобы кто-то привел его в театр за руку. Если таковых не найдется, он сам может до нас и не дойти… А научить взрослых театральной культуре очень важно! В нашем театре должны быть спектакли всех форматов. Сейчас тяжелее идет работа с самыми маленькими. Мы не можем удерживать маленьких зрителей одним беби-спектаклем. Должны быть форматы, которые можно показывать где-то на выезде, и форматы, которые завлекают детей к нам в театр.

С Резедой Гариповой намечается один лингвистический проект: планируем работать над мини-спектаклями для детей. Также мне понравился формат, в котором работает Алексей Житковский, где произведения пишут сами дети. Хотелось бы захватить и жанр комиксов, исторических интерактивов. С Айдаром Шайхиным, Альбертом Шакировым думаем о том, как по-новому раскрывать для зрителя нашу историю.

В программе-максимум есть и такой пункт, как формирование и укрепление имиджа нашего театра в контексте России. Призовые места в фестивале «Арлекин», Большом Детском фестивале имени С. Безрукова (в этом году мы снова туда попали со спектаклем «Камыр батыр»), участие в Больших гастролях укрепляет наши позиции.

– Можно ли добиться такого уровня, чтобы любой прохожий мальчишка на улицах Казани мог показать, где находится Кариевский театр?

– Когда мы говорим о любом прохожем мальчишке, мы должны понимать аудиторию. Любой прохожий мальчишка может не знать даже о месторасположении цирка. Мне кажется, чтобы дойти в воспитании до такого уровня, нам потребуется лет так десять-пятнадцать. Мы любим хвалиться, что «в советское время знали». А сейчас мы сами ухудшили позиции «знания». Не думаю, что в этом нужно кого-либо винить, это последствия и глобализации, и смены ориентиров, много чего.

Помню, как в детстве родители привели меня на спектакль «Ахырзаман» («Плаха», постановка Камаловского театра. – Авт.). Я была еще не в том возрасте, чтобы понять смысл, но образ Ташчайнара запомнила. Даже сейчас, смотря на Ильдара Хайруллина, я представляю Ташчайнара. В то время многие мои одноклассники знали, слышали о Камаловском театре, но не думаю, что все из них могли бы показать, где это. Просто их родители не ставили перед детьми такой цели, у них были другие приоритеты, только и всего.

Мои же родители, погрузившись на борт «КАМАЗа» или какого другого грузовика, ездили по соседним деревням «играть в театр». Вот для чего это нужно было двум простым сельским учителям, скажи ты мне? Горели этим, это был некий азарт, вдохновение… Играли «Казанское полотенце», «Голубую шаль», «Әниләр һәм бәбиләр» («Матери и дети»)...

– То есть не нужно ставить цель, чтобы «знали», так?

– Мне кажется, неправильно ловить каждого мальчишку на улицах Казани и заставлять его знать, где находится Кариевский театр, ведь у него могут быть совсем иные интересы. Но мониторить вероятную аудиторию – нужно. За прошедший год я знаю, какая аудитория ходит в театр. Изучила новых зрителей, кто их привел, на какие спектакли они пришли. К примеру, если ребенка привели на беби-спектакль «Мой счастливый день» и он ушел оттуда с игрушечной лошадкой, он непременно запомнит это и попросит сводить в театр еще на что-либо. Привлечение зрителя – это кропотливый процесс. Если в этом году пришел один, на следующий год – еще один, то есть вероятность расширения ареала. Но не нужно ловить на улице всех детей подряд.

– У театров есть госплан по кассовому сбору. Вы, наверное, этот план выполняете, но не входите в тройку лидеров по количеству зрителей…

– Здесь очень много факторов...

– Учтены ли эти факторы при определении плана? Какое отношение со стороны госструктур?

– Все равно просят и возможное, и невозможное. Например, на одном из совещаний по «Пушкинской карте» директору Буинского театра Раилю Садриеву говорят: «Почему у вас выездных больше, а стационарных меньше?» «Играют те же артисты, я же не могу их расколоть надвое, чтобы играли и тут, и там», – ответил Раиль абый.

Так же и у нас – невозможно ставить спектакль в театре, когда артисты на выезде, гастролях. Поэтому думаем о том, как сделать спектакли мобильнее. Если постановка объемная и в ней участвует вся труппа (к тому же сложные декорации), то здесь понятно – подготовка требует больших ресурсов. Например, у нас есть спектакли, которые монтируем целый день, полтора дня…

– Не понимаю, почему требуют и то и другое. Артист сам приехал и сыграл передо мной или я сама сходила в театр – Минкульту не все ли равно? Ведь результат в том, что я так или иначе посмотрела постановку.

– Для того чтобы донести до зрителя, нужно и то и другое. К примеру, выездные спектакли в райцентрах, куда детей привозят из нескольких сел. Быть может, именно там кто-нибудь из детей увидит своего «Ташчайнара» и проникнется любовью к театру… А его родителям и в голову бы не пришло везти ребенка в Казань, в Кариевский театр…

– Мы затронули вопрос мобильности постановок. Нужны ли спектакли, где все действие идет вокруг одного стула?

– Сегодня невозможно удивить детей стулом или сценическим костюмом. Необходим качественный контент. Например, отбирая спектакль для проекта «Театр – детям», мы обычно выбираем тот, где приходится прыгать выше нашей головы, делать круче, чем мы можем собственными силами. Это значит, не имеющийся у нас визуал (художники по сценическим декорациям и костюмам), технические возможности (видеографы, хореографы, композиторы, звуковики), возможности светоэффектов и др. К примеру, наш зрительный зал достаточно непростой в плане звука, он не приспособлен для театральных постановок, его нужно переделывать (обшить). Но когда мы работали над последней премьерой («Тимур и комета»), наших специалистов обучили разным хитростям… Нюансов много… Спектакли на основе федеральной программы очень часто превращаются в фестивальный формат. Там огромные декорации, и, монтируя сцену раз в месяц для такого спектакля, наши работники иногда чуть ли не со слезами готовят сцену день-полтора. Все службы тщательно готовятся. А после спектакля требуется еще столько же времени, чтобы разобрать декорации.

– Хотелось бы, чтобы при составлении плана не забывали и о языковой миссии театра.

– Продолжая тему плана, пока мы по показателям идем неплохо – в прошлом году перевыполнили план по финансам на 2 млн рублей. Это нас очень радует. В этом году тоже пока все идет довольно прилично. Безусловно, нельзя упускать из виду, что это татарский театр, Татарский театр юного зрителя (детей, подростков). Нашу последнюю премьеру «Тимур и комета» посмотрели, например, дети из двух казанских школ. Крутые школы. Здесь учатся дети и известных родителей, людей, которые крутятся в национально-культурной среде. Не хочу жаловаться, но больше половины зала смотрело постановку с синхронным переводом. Если мы не видим проблему, пребываем в романтических грезах, то сильно заблуждаемся. Мы постепенно теряем аудиторию, способную принимать татароязычный текст в самом простом его раскладе и действительно его понимать. Про сложный поэтический текст, и текст классических произведений – отдельный разговор.

Что же нас ждет? Значит, более кропотливая работа. Значит, надо ввести молодого зрителя еще и в языковую среду. Это обязательно другие форматы, помимо спектаклей – интерактивы, образовательные кейсы. Говоря о лингвистическом спектакле, мы думали и об этом моменте…

Когда мы участвуем в фестивалях, некоторые зрители (в Москве, Питере, Архангельске) снимают наушники, чтобы послушать звучание татарского текста в спектакле. Им интересно – какой он, татарский театр, как звучит татарская речь? В Питере после фестиваля «Арлекин» и в Москве во время Большого детского фестиваля на сцену поднялась группа детей, и они были удивлены тем, что мы знаем и говорим на русском языке. Некоторые выражали восхищение тем, что мы носим в себе несколько культур – нашу родную национальную, русскую и мировую культуры! И это правда здорово! В этом наша неимоверная сила и неповторимый лик, вот что нужно понимать. На выездах я всегда в этом убеждаюсь – обычные зрители всегда восхищаются. А мы сами в какой степени гордимся своей уникальностью? В какой степени не стесняемся себя?!

В Архангельске, когда мы сказали со сцены: «Мы – единственный татарский театр для юного зрителя, играющий спектакли на татарском языке», зал взорвался аплодисментами. Это было искренне!

– Трудно ли добиться выполнения плана, учитывая сегодняшнюю языковую ситуацию? Зрителей собираете с трудом?

– По-разному, в зависимости от спектакля и времени года. Май, например, «мертвый» месяц. На май и июнь не ставим серьезные постановки, премьеры тоже идут тяжело. Самое «урожайное» время – осень и Новый год. К слову, в этом году у нас очень хорошо продавался «Камыр батыр».

– Окупил себя?

– Окупил. «Камыр батыр» приносит нам прибыль. В афише спектаклей он оказался одним из самых продаваемых.

– Спектакль, который мы раскритиковали. Вы можете прийти к выводу, что если журналисты разнесли – значит, постановка хорошо пойдет.

– Я тоже поражаюсь. В спектакле «Камыр батыр» были моменты, которые вызывали вопросы у меня. Но я вижу, что по законам драматургии и режиссуры он направлен на ребенка. В новогодние каникулы во время каждого спектакля я сидела в зале и наблюдала за аудиторией – как считывают. Это универсальный спектакль, которым проникаются и старшее поколение, и люди среднего возраста. Выпуская «Алтынч[ае]ч», например, мы заранее предусмотрели, что он не для масс. Знала и я, и Резеда. Для меня это было серьезное решение, и как для директора, и как для автора.

Нам нужно было внутри театра в рамках ТЮЗа поговорить о неудобном, заставить вздрогнуть, переосмыслить. Разбудить не только рецепторы эмоционального восприятия, но и рецепторы мышления. В таких случаях мы работаем с аудиторией – после «Алтынч[ае]ч» мы устраиваем обсуждение. Спектакль «Тимур и комета», на мой взгляд, будет более универсального формата. Он для детей среднего возраста и подростков и, говоря современным языком, должен «цеплять».

Ты примерно знаешь, на какую аудиторию рассчитан тот или иной спектакль. При составлении репертуара на месяц мы рассчитываем, какого зрителя и на какой спектакль можно пригласить. Кто-то приходит по рекламе, кто-то по следам ваших статей, кто-то что-то услышал по сарафанному радио. Сейчас у нас висят видеоролики в метро – они тоже приводят зрителя. У нас ведь нет возможности устанавливать огромные баннеры по всему городу или давать рекламу на больших экранах. Но новые зрители постоянно приходят.

«Мое предложение Резеде Гариповой остается в силе»

– Какие спектакли исчезли из репертуара после твоего прихода?

– Очень тяжело убирать спектакли. Есть постановки, которые труппа играет годами, с которыми связаны очень дорогие воспоминания и молодость актеров и с которыми они не хотят расставаться и сегодня. И я это понимаю – на постановку спектакля творческая команда тратит огромные силы.

– Что-то ты уже убрала?

– Да. Спектакли в основном убираются из-за устаревших декораций, костюмов. Нет необходимости их восстанавливать, потому что порой выпустить что-то в новом формате выходит даже дешевле, чем восстанавливать старое.

Но снятие спектакля из репертуара – очень больная тема для театра. Поначалу я этому удивлялась. Но когда вижу, как артист на полную выкладывается на репетиции, как он работает всеми фибрами сердца, я их хорошо понимаю. Думаю, со временем мы научимся красиво отпускать, прощаться. Бережно…

– ...убирать в архив.

– Да. Мы тяжело принимаем новое. Это заложено в нашем менталитете. Для меня все еще открытым остается вопрос организации музея театра. Возвращаясь к вопросу здания напротив, мы хотим организовать там и музейное пространство. Не нужно бояться ухода спектакля в архив. Нужно уметь переносить бережно.

Театр – это сегодня и сейчас. В этом заключается вся его сила и магия. Именно сейчас и здесь театр может изменить или кого-то отдельно, или массы в целом, может заставить думать совсем по-другому. Не нужно навязывать театру обязанность работать с его историческим наследием и артефактами, оставьте это дело музеям.

– Сейчас у вас самый «пожилой» спектакль какой?

– Так звучит не совсем корректно, наверное, думаю, правильнее назвать их спектаклями-долгожителями… «Отчий дом», «Любовь и голуби» идут по сей день. В этом году, например, Ренат Мирзахасанович сделал новые вводы в «Сенной базар», обновил постановку…

Здесь я бы хотела вспомнить один красивый прием, существующий в театральной практике, – это красиво проводить спектакль-долгожитель на «заслуженный отдых». Принять новые постановки. Может быть, новые, на первый взгляд, могут быть приняты неоднозначно, и это естественно. Конечно, не все постановки получаются удачными. Но это тоже поиск. Каждое поколение находится в поиске. И каждое поколение ошибается. И у каждого поколения бывают неповторимые находки.

– Какой спектакль мы можем считать твоим первым проектом в театре?

– Я пришла в театр в начале февраля – примерный план на год уже просматривался. Работали над спектаклем «Белые цветы». «Мой счастливый день» тоже начала Гузель Сагитова, хотя во время приезда Екатерины Гороховской мы вместе еще раз обсудили его концепцию, где-то нащупали новые идеи. «Камыр батыр» тоже был намечен. «Суннатчи бабай» был продуман, но туда, как ты уже заметила, я вмешалась. Поначалу мы думали, что в «Суннатчи бабай» сыграет Нури абый. Так не получилось, и нам пришлось думать, кого бы пригласить, чтобы создать для него юбилейный спектакль. Пригласить Айдара Ахмадиева, Тимура Кулова и выпустить спектакль к юбилею Нури абый – это была моя инициатива. Большую роль сыграло доверие Нури абый к Тимуру Кулову и его желание поработать с ним. «Алтынч[ае]ч» тоже была намечена, но должна была быть поставлена чуть по-другому. Внесли изменения, потому что во время обсуждения с автором эскизов и приглашенным режиссером Павлом Зобниным… как бы правильнее сказать… мы не до конца сошлись во взглядах. Как подсказывала моя интуиция, к образу Алтынчэч и проблематике вокруг нее (вокруг нас!) нужно было подойти с другого ракурса… С Павлом мы расстались полюбовно, оплатили ему дорогу, жилье, договорились поработать в дальнейшем над другой постановкой. Мы поддерживаем контакт, отношения у нас хорошие.

Среди зрителей, к счастью, нашлись люди, прочувствовавшие нашу Алтынчэч. И понявшие, почему мы пошли этим путем... На мой взгляд, мы были обязаны говорить на эту непростую тему именно сейчас. «Алтынч[ае]ч» был нашим ответом глобализации и подмене ценностей в обществе, в национальном – тем более.

– Я не смогла принять эту постановку. Мне кажется, там у вас главная проблема в том, что артисты не могут донести текст. Лично мне текст был непонятен, артисты кричали и бегали…

– Да, такая проблема есть. Но Резеда – удивительный режиссер, умеющий работать с текстом, и я видела, как она работала в этом спектакле. Шепот артистов зазвучал до последних рядов…

Продолжая тему проектов… Спектакль «Матур-сити» к юбилею Рамзии Закирзяновой предложил Ренат Мирзахасанович. Мы планировали провести юбилейный вечер, но потом Айгуль Ахметгалиева написала для нас пьесу.

– Правильно ли выпускать спектакль для каждого артиста? Нури абый – легенда. Но легенд много не бывает.

– Труппе нелегко выпускать специальные спектакли. Тем более – к каждому юбилею, так мы отклоняемся от курса театра, его сверхзадачи. Это и дополнительные ресурсы, нагрузка. Всем нелегко. А еще нужно найти финансы. Особенно нашему небольшому ТЮЗу. К юбилеям Нури абый и Рамзии апа мне пришлось искать дополнительные финансовые ресурсы, ведь они не были заложены в бюджете. Рада, что смогли, у нас получилось обрадовать юбиляров в их памятный праздник.

Но мы постарались сделать эти спектакли не только к юбилею, а чтобы они заняли достойное место в репертуаре и заинтересовали широкий слой зрителей. И видеть внимание, отношение зрителей – нам это интересно и важно.

– Продолжая тему твоих проектов...

– Составляя план по федеральным деньгам на этот год, мы рассматривали современную драматургию, классическое литературное наследие и, как уже говорила, мировую литературу. С режиссером Тимуром Шарафутдиновым хотели работать над произведением американской писательницы Селесты Инг. Но не смогли получить авторские права. Написали и самой Селесте Инг, но реакции не последовало. Ждали до последнего, потому что (может, помните) Тимур подготовил очень интересный эскиз в рамках лаборатории «Тамга». Вероятно, разрешения и не будет… У нас была пустая ниша для детей среднего школьного возраста, вот и поставили перед Тимуром задачу – ее заполнить. Так появилась постановка «Тимур и комета».

В этом году я несу полную ответственность за выбор проектов и их осуществление, поэтому могу их и покритиковать, и выступить в защиту. «Алтынч[ае]ч» – это авторское прочтение – мое и Резеды Гариповой. «Сказание о Йусуфе» – мечта Рената Аюпова. Для его постановки я смогла получить финансирование на сумму 2 094 600 рублей в рамках 1100-летия принятия ислама. На эти деньги выходит спектакль. В будущем сезоне по федеральному проекту Ильсур Казакбаев поставит «Ромео и Джульетту», Тимур Кулов – «Приключения Рустема». Я знала, что Ильгиз Зайниев тоже любит этот материал. Созвонились, спросила его: «Ты не собирался ставить? Мы хотим работать, без обид». Он ответил: «Хорошо, в ближайшее время не планировал». Кулова выбрали с учетом того, что он знает татарскую местность, ментальные особенности. Нужен был такой режиссер, который сохранит контекст Кутуя, но в то же время предложит современное, не замыленное прочтение. Понятно, что, прикасаясь к материалу «Приключения Рустема» в наши дни, нужно очень и очень хорошо подумать, найти необходимый ключ… 

– Со стороны складывается ощущение, что проекты Луизы Янсуар и Рената Мирзахасановича идут параллельно и у каждого свой мир. Только кажется?

– Я думаю, что директор и режиссер могут работать в симбиозе. Ренат Аюпов ставит для себя в приоритет национальную классику. Но во время читки конкурса драматургии он поставил и современную русскую драматургию, за что я поблагодарила, пожав ему руку. Сейчас работает по «Сказанию о Йусуфе», у него уже был опыт работы с данным материалом, неоднократный. «Я вырос и могу предложить “Йусуфа” по-другому, я хочу показать его путь становления пророком», – сказал он. Я думаю, что это его цепочка поисков, творческие трансформации. Невозможно знать, что внутри у режиссера. За «Суннатчи бабай» он взялся, чтобы поработать с материалом из национальной среды.

По большей части, так получается, что с современной драматургией у нас в основном работают приглашенные режиссеры и молодые авторы. Думаю, касательно текста – в этом есть и своя логика, мы же ведем речь о ТЮЗе, о молодежной среде и потребностях детей. Учитывая, что у нас нет по-настоящему хороших пьес для детей… ну, ты меня понимаешь.

– Какой средний возраст в вашей труппе?

– Между 30 и 40 годами примерно. У нас мало представителей среднего поколения, особенно парней. А молодежи от 20 до 30-35 лет и больше. Эти артисты окончили театральное училище, выросли, окрепли в нашей труппе и уже потихоньку приближаются к категории среднего поколения. Но к ним все равно сохраняется отношение, как к «молодым». Тоже проявление нашего менталитета, не татарского только даже, а постсоветского, остаточного, я бы сказала. Есть у нас особенность – держать в молодняках творческую поросль до предпенсионного возраста. В литературе точно так же, до 50 лет или, бывает, даже до смерти ты считаешься «молодым», но серьезно относиться к тебе не будут ни за что!

Хотелось бы видеть молодую энергию в режиссуре. Но фестиваль «Ремесло» показал, что их, свежих, крепнущих, особо и нет. Есть Ильгиз Зайниев, Айдар Заббаров, Резеда Гарипова. А еще, идущие вослед – они где?..

– Резеда придет в театр?

– Мое предложение Резеде остается в силе (когда Резеда Гарипова по собственному желанию ушла из Тинчуринского театра, Луиза Янсуар пригласила ее в театр Кариева. – Авт.). Резеда сейчас готовится стать мамой. Я надеюсь, после декрета она к нам присоединится. Несмотря на ее интересное положение, мы вместе думаем над лингвистическим проектом, ждем новые финансы. Мы планировали закончить работу до ее декрета, чтобы с сентября начать вывозить в детские сады. Если деньги не успеют поступить, получается, будем работать после декрета.

«Если сумеем найти национальный код, сможем надежно показать себя в мировом контексте»

– Давай поговорим о конкурсе драматургии «Асыл». Так ли нам необходим этот конкурс, принимающий произведения драматургии со всей России? Я лично не увидела сильной драматургии среди тех, что вы отобрали в числе лучших. Если на таком уровне самые лучшие, зачем нам нужно вообще тратиться на этот конкурс? Зачем давать призы посредственным авторам?

– Это, конечно, не такие большие деньги… Но если мы их так не соберем…

– Прочтите работы участников всероссийского конкурса драматургии «Любимовка», дешевле выйдет.

– После проведения «Асыл» в этом году мы сели и обсудили вопрос, как в рамках конкурса можно заинтересовать наших местных драматургов. Я не считаю, что нужно убирать российский масштаб, и пусть он остается на татарском и русском языках. У нас есть авторы, не знающие языка, но пишущие на национальную тему. Их мало, можно по пальцам пересчитать, но они есть.

– В этом году таких не увидела.

– Их и не было, говорю же. Но есть люди, национально мыслящие, чувствующие нашу среду, но не знающие языка. Их нужно привлекать отдельно. Как уже говорила, не каждый человек готов отдать на прочтение неготовое, недоработанное, слабое, на его взгляд, произведение. Или же – приблизиться к театру… (Страх, стеснение, неуверенность… – причин много.) Индивидуальная, бережная, тонкая работа с каждым автором – это уже задача театра.

– У меня сложилось впечатление, что русская драматургия не сильнее нашей и мы напрасно ругаем наших.

– Ты смотрела с точки зрения шовинизма. Что такое качественная драматургия? Для меня это большой вопрос. Какие механизмы нужно применить, чтобы на сцене это превратилось в то, что нужно? Чтобы зазвучало, работало. Ну, например, на своем примере: мы начали писать «Карурман» (спектакль Тинчуринского театра, авторы – Луиза Янсуар и Резеда Гарипова. – Авт.) просто так, потому что нам с Резедой захотелось попробовать. Я никогда не думала, что когда-нибудь буду писать пьесу. Хотя в детстве и зачитывалась пьесами, знала наизусть.

Еще один момент: чтобы появилось качественное драматическое произведение, автор должен быть близок с театром. Чувствовать его, видеть изнутри. Обычно хорошо работает тандем «автор – режиссер». Мне кажется, это алхимия, когда автор находит своего режиссера, а режиссер – своего автора. Это большое счастье, действительно может возникнуть уникальное явление.

Пробовать новых авторов, их возможностей – для меня это очень важно. Потому что человек просто так может и не прийти, не постучаться. В «Суннатчи бабай» мы пригласили Булата Минкина и Ландыш Абударову – вдруг у человека в душе есть что-то, что ждет своего часа. Считаю, что Булату нужно давать заказы на национальные тексты и постановки, в нем я вижу хороший потенциал для театра.

– А он чувствует?

– Не сказала бы, что нет. Скажу больше, в этом году хотим пригласить наших и в лабораторию «Тамга». И не просто так, а со стихотворным текстом. В этом году мы хотим соединить стихотворение и визуал, стихотворение и музыку, стихотворение и пластику. Что из этого получится – посмотрим. К тому же театру и труппе должно быть в пользу работать с поэтическими текстами, в философских и технических направлениях.

– Хочешь сказать, что национальное чувство можно воспитать?

– А давай разберем, что же это такое – национальное чувство?

– Не знаю. У меня нет формулы.

– Да, формулы нет. Для меня большой вопрос – найти эту формулу.

– Ты ее найдешь?

– Хочу найти. В драматургии я хочу найти ее с момента написания текста «Карурман». Когда писали «Сайдаш. Бессонницу»? мы искали ответ на один вопрос: почему он – Сайдаш – стоял перед театром? Для кого-то это слабость. Для меня Сайдаш в своем безупречном белом пиджаке, смотрящий людям прямо в глаза, – это невероятная сила. Смогли бы мы сегодня так же смотреть в глаза людям? Или в этих глазах отражалось бы только нахальство? Сайдаш, в свою очередь, мог бы смотреть на это?

У меня этой формулы до сих пор нет, и я ее ищу. Я долго искала ее и в литературе, и в науке.

– А она вообще существует? Может быть, ее поиск – это всего лишь алхимия?

– Думаю, есть. По ощущениям – она где-то поблизости… Создавая «Алтынч[ае]ч», мы поняли одну очень важную вещь. Она где-то «спряталась» и лежит себе, как, скажем, сокрытое Билярское городище. И клад там же. А мы сами отдаляем к нему пути. Думаю, к нему есть путь.

– Национальный код, культурный код, так часто используемый нашим Минкультом, – это оно и есть?

– Он зависит от уровня восприятия, принятия каждого человека. А еще от уровня духовного развития, я бы еще добавила. Спектакль или литературное произведение все смотрят и читают наравне, но до каждого оно доходит по-разному. Например, кажется, ты любишь творчество Ильгиза Зайниева, а кто-то любит Айдара Заббарова и не принимает Ильгиза. В литературе тоже, скажем, кто-то любит Марата Кабирова, а кто-то – нет…

Понятие «национальный код» я б отнесла к области интуитивного. Я вообще по жизни иду по интуиции. До сегодняшнего дня интуиция не приносила вреда. Если что-то твое, оно находит в тебе отклик. Например, гуляя в Крыму по улицам Чуфут-Кале, читаю надпись: «Монда Чал бүре яшәде («Здесь жил Седой Волк»)», и автоматически во мне просыпаются внутренние корни, что-то начинает пульсировать. Караимы – мои, Евпатория тоже. Вообще люблю Крым. Может быть, это останки Древней Хазарии, секрет которой я так и не смогла для себя раскрыть, может, во мне национальным кодом просыпается хазарская кровь…

...Возможно, в литературе формулу можно нащупать больше, потому что Слово выполняет свою первоначальную функцию. А в театре, современном театре, мне кажется, не может быть универсальной формулы достижения баланса национального и современного, где ты конкретно обозначишь «это наше». Если не эпос, если не исторический контекст и национальный материал в его артефактном формате… Потому что мы многое утеряли «своего» в гонке за другими ценностями, и многое загубили, превратив в клише, уйдя от глубинных поисков…

Может быть, судьба привела меня в театр для поиска, чтобы попытаться нащупать – как знать…

Если сумеем найти национальный код, мы сможем достойно показать себя в мировом контексте. «Да, мы такие, мы так чувствуем, переживаем, живем и дышим…» Пока ты не до конца уверен в своих корнях и их уникальности, ты не можешь этим гордиться. Чувство неполноценности произрастает из этого…

Как-то в беседе с Ниязом Игламовым я сказала, что «мы – дети, выросшие на песнях Андрея Губина и группы «Руки вверх». Он тогда смеялся, что о таких вещах нельзя говорить вслух. Конечно, это шуточки. Но для меня абсолютно нормальное явление: ты без стеснения можешь любить и Тукая, и Дэрдменда, и Туминаса, и Вырыпаева, и Рубенса, и Пикассо, и Леонардо да Винчи, и Фриду Кало, и Амирхана Еники, и Зульфата Хакима, и Моцарта, и Пендерецкого, и Дивну Любоевич, Диану Арбенину и Земфиру, а еще Меладзе и группу «Любэ»… Наконец, метамодерн разрешил нам это! Если только, испугавшись чего-нибудь, снова не разрушим…

«Пригласила бы Президента на “Мой счастливый день”»

– Когда возникла проблема здания Камаловского театра, говорили, что вы тоже претендуете на это здание. До сих пор мечтаете?

– Я бы не сказала, что претендуем или сидим мечтаем. Если произойдет такая рокировка, театр, несомненно, обретет больше возможностей. Считаю, что у Татарского театра юного зрителя должен быть широкий охват. Жизнь покажет. Если суждено, нужно будет полностью обновить методы работы и работать с этим охватом. А так, конечно, театр, построенный изначально для юного зрителя, с учетом всех особенностей и запросов – это мечта...

– В нынешнее здание не умещаетесь?

– Не получается. Нам негде даже хранить декорации. Если бы можно было сделать подвал, может быть, часть декораций можно было бы поместить там… Дело в финансах – нужно арендовать здание в центре города, платить за помещение декораций. Но и не только в финансах. Нам нельзя менять внешний облик здания, а для того, чтобы спустить декорации в подвал, нужны большие двери. Давно об этом говорим…

– Какой спектакль в вашем театре ты считаешь лучшим?

– С точки зрения директора, я должна назвать самый продаваемый спектакль или самый фестивальный? Или самый лично мною любимый? Я не могу так делить, каждая постановка дорога.

– Хорошо, задам вопрос по-другому: какой спектакль ты бы показала Президенту?

– Смотря в рамках чего он придет…

– Во время открытия вашего здания ему показали спектакль про зайца. Скажем, если он решит оценить развитие, рост.

– Мне кажется, это должен быть очень искренний спектакль, детский спектакль. Или для молодежи. Еще важно, как выбираешь – из национальной среды или мировую классику… Я хотела бы показать, как мы работаем с самыми маленькими. Пригласила бы Президента на спектакль «Мой счастливый день». Выбрала бы нейтралитет.

«Когда мне ставят преграды, я начинаю творить активнее, делать наперекор»

– Луиза, ты выросла в семье учителей. Учителя не самый вольный народ. Они смогли воспитать тебя вольной или ты осталась в рамках?

– Моя мама родом из деревни Янсуар (на русский перевели почему-то странно – Янцевары), а папа из Кибячей. При входе на Кибячинское кладбище есть такие строки: «Мы были как вы, вы станете как мы». У меня и стихотворение есть, эпиграфом к которому я взяла именно эти строки. Заканчивается стих такими строчками: «...человек счастлив, потому что есть границы в этом безграничном мире».

– Значит, у тебя есть границы и ты их оправдываешь?

– Мне абсолютно не нужно было и сейчас не надо их оправдывать.  Что касается мамы и папы, каждый раз, когда я к ним приезжаю, не устаю их благодарить. Настолько уникальные люди. Они были такими строгими. Переступив порог школы, мама превращалась в «апа», а папа – в «Николая Николаевича». В нашем доме строгость и любовь никогда не были противоречивыми понятиями. Я понимала, что границы строгости развивают все возможные твои ресурсы, больше тебя распаляют даже где-то. А потом, уже взрослая, я осознала, что они давали мне безграничную свободу. Всем моим мечтам, стремлениям, поискам. Причем, с такой строгой и четкой, регулирующей и балансирующей любовью.

Папа привозил мне из командировок горы книг, музыки, фильмов, специально ходил, искал их. Желаешь скакать на лошади – пожалуйста, на тебе собственная лошадь! Хочешь косить сено – вот коса, подогнали под твой рост! В то же время все деревенские заботы – три-четыре огорода картофеля, свекольное поле, уход за скотиной, дойка коровы, стрижка овец, походы на пастбище… не было и минуты на передых.

С трех лет я росла с бабушками. Мама с папой приходят, садятся напротив и говорят мне, объясняют: «Если ты будешь плакать и мучать бабушек, нам всем будет тяжело». А я их провожаю со словами: «Идите работать». И то, что они с трехлетним ребенком разговаривали как со взрослой, казалось мне настолько естественным. У нас не было понятий «свобода» и «несвобода». Для меня был открыт весь мир.

После 9 класса я захотела поступать в театральное училище. Выслушали. После ужина папа говорит: «Дочь, такие артистки, как Вера Минкина, рождаются раз в сто лет». Добавляет, что и рост у меня небольшой, и пою не очень, хотя, конечно, танцую. А я со сцены не слезаю. На бал-маскараде 30 номеров из 40 – точно мои. «Ты смотри сама, - говорит спокойно папа, - но всю жизнь будешь играть «абыстайлар куера» (реплика из спектакля «Голубая шаль». – Авт.)». Но не сказал, чтобы я не поступала. Не запретил. Я стала думать о филологическом, журналистском направлении.

Когда есть преграды, преодоления, кстати, появляются идеальные условия для творчества. Обычно я начинаю больше писать, творить,  делать наперекор.

– Псевдоним Янсуар выбрал поэт Радиф Гаташ? Отец не обиделся, что ты фамилию «Шарова» не привела в поэзию?

– Радиф абый сказал: «Как можно ходить поэтессой с фамилией Шарова?! У вас очень красивое название села, с древним тюркским звучанием». Когда я об этом рассказала родителям, они не увидели в этом ничего зазорного, сразу же согласились.

– А сейчас тебе удобно? Вместо Луизы мы все называем тебя просто Янсуар.

– Поначалу было неудобно. Ведь это такое село, историческое село! Уникальное…

– Село крестил Иван Грозный?

– Наши кряшены считают себя староверами, самовольно принявшими православие, без принуждения. Есть версия, по которой на этих землях расположили гвардейцев, мурз, сопровождавших Сююмбике, и здесь смешанный с ними народ. Может быть, как я уже говорила, были истоки тюркско-хазарские, мне это отчего-то очень близко, откликается... Читала, изучала тему, но в истории очень тяжело найти однозначные следы.

Бабушка в Кибячях просыпается утром, устремляет взор на угол с иконой и обращается к Богу: «Отче наш на Небесах...» На старинном, своем языке, церковном. Это так естественно. Народ не мечется. Есть баланс. Знают вкус, красоту жизни. Никто никого не пожирает, не борется. Не калечит. Про борьбу, кстати, я поняла уже здесь, в Казани. Янцеварская бабушка часто говорила: «Уезжаешь в Казань, кызым, лишь бы в рвача не превратилась…»

До приезда в Казань в 16 лет я считала себя просто человеком. Здесь узнала, что я кряшенка. И, оказывается, мне нужно всю жизнь платить за 1552 год. И я плачу, стихами, текстами.

– Ты кряшенская татарка или татарская кряшенка?

– Я просто называю кряшенкой. Кто как хочет, пусть так и называет! После того как Аттила пришел в Европу, разворошив весь мир, кто может сказать, у кого какая кровь? Эти разделения для меня дикость. В Крыму караимы – мои, в Карелии – шаманские земли, в Аркаиме – сакральные угодья... Есть стихотворение, где говорю: «В каком бы уголке мира не очутилась – я стою на середине земли». И это ощущение сразу все балансирует. Дает мощную энергию единения с миром.

– Через спектакль «Микулай» из репертуара Кариевского театра ты почувствовала близость к своему народу?

– «Микулай» в списке моих любимых постановок.

– Национальный код работает в этом случае? Один татарин-мусульманин этот спектакль написал, а другой – поставил.

– Национальный код работает в песнях и тоске человека. Тоска Микулая, прошедшая с ним весь Афган, переплетается с тоской исчезающей родины, мне это близко. Как у Дэрдменда: «Сөт калыр, ватан китәр!» По-настоящему, кстати, я постигла смысл этих слов именно в нынешнюю весну…

Аутентичность песен особенно дорога. В Дни кряшенской культуры, организованные Центром Емельянова, мы планируем показать и альметьевский вариант этого спектакля.

«Всегда хочу обнимать артистов»

– Веришь в знаки судьбы?

– Верю.

– То есть если на тропу выскочит черная кошка, ты не пойдешь дальше?

– Не так. Я верю, что Вселенная с нами на связи. Кому-то удается сохранить эту связь, а если себя перепачкаешь, предашь – связь может потеряться. Идти или не идти – это уже интуиция. Иногда, в определенный день, например, чувствуешь, что не стоит садиться за руль. Независимо от кошек, дней недели… У меня у самой живет черная пречерная кошка по имени Карлыгач.

– Как ты общаешься с людьми, с которыми не совпадает энергетика?

– Садимся за стол, делим «территории». И не заходим на чужую. Договариваемся.

– Артистов любишь?

– Люблю. Иногда, бывает, хочется просто об стенку. Не только артистов, например, монтировщиков. Проработав в разных сферах, я считала себя эмоциональным человеком. В театре я поняла, что это совсем не так, потому что увидела по-настоящему эмоциональных людей.

Здесь ты видишь, как артисты примеряют на себя разные судьбы, как через них проходит разная энергетика. Всегда хочется обнять их, держать в объятиях и передавать энергию, нежность. К некоторым вообще не подойти – как ежики. К таким не притрагиваешься, иначе можешь навредить. Я смотрю на артистов с нежностью. По возможности – с бережностью.

– В театре должны быть звезды, примы? У вас их, кажется, не так много.

– Я бы не сказала, что они не считают себя примами. Так интересно ты сказала – какая актриса будет считать, что она не достойна быть примой?! Ты попробуй скажи кому, что она не прима! Стремление артиста быть звездой – это естественно. Страшно, если это превратилось в болезнь. Я всегда говорю, что они для меня все равны.

– Как сотрудники, может, и равны, а для меня – зрителя?

– Для зрителя, конечно, они не могут быть равными. И в творческом процессе тоже. Например, у нас в этом году у Ильсафа Назипова – звездный год. Его любят и зрители, и сами артисты. На следующий год звездой может быть другой. Это нормально, как же без звезд на сцене? Другое дело – как звезды сами переживают свою звездность...

– Знаешь, оказывается, впервые я увидела Лэйну в спектакле «Калеб» через твои стихи…

– Да. Гузель Кадырова.

– Узнав об этом, я поняла, что татарский театр многое потерял.

– Да, она была очень талантливой актрисой. Ее решение тяжело приняли и ее преподаватели. Особенно тяжело было Зульфату Закирову. Резеда Гарипова сказала: «Это твой выбор». Я тоже очень хотела видеть ее на сцене, на сцене театра.

– Смотрю и понимаю, что в театрах проблема с красивыми и талантливыми актрисами. Лэйну упустили. Есть предложение: может, пригласить ее поучаствовать в спектакле? Если не Лэйну, то кого-нибудь известнее ее…

– Как в Москве Бузову пригласили?

– Ну, не такую, как Бузова. Все же… У тебя в театре как будто всё идет очень ровно.

– Да, я и говорю, что со мной «хайповать» не получится.

– Во времена Гузель Сагитовой «хайпы» были. Может, хотя бы Лэйну пригласишь или придумай что-нибудь другое.

– А может... Пока мне важно укрепить театр со всех сторон. Хайп сделать можно…

– Значит, надо делать...

– Когда надумаю – скажу. Спектаклей, проектов мало, да? Вам сейчас скучно?

– Скучно.

– В этом году мир «увеселили» уже. Все же буду иметь в виду. Если не Лэйну, кого-нибудь точно.

– Спасибо, Луиза! Последний вопрос: если сравнивать поэзию и театр, что стало для тебя важнее?

– Могу только сказать, что за последний год всю свою энергию, ресурсы отдала театру. Но стихи не перестала писать, выкладываю в Инстаграме, публикую. А вот прозу и научную работу пока задвинула.

Рузиля Мухаметова, intertat.tatar,
перевод