Фотограф Рустам Мухаметзянов: «Нужно иметь реакцию и здоровую наглость»

«В обкоме ругали: что вы все время снимаете стариков, старух, заборы разрушенные?»

– Рустам Сулейманович, вы поработали в фотографии и в советские времена, и в постсоветские, то есть пережили идеологическую революцию, а в фотографии — цветовую и цифровую. Можно ли считать советскую фотографию в целом недостоверной? Учитывая то, что соцреализм требовал вдохновляющих изображений, а не критикующих?

– Это все-таки скорее зависит от автора. У многих тогда было два вида фоторабот: одни публиковались, а другие шли в стол. Но и те, что публиковались, необязательно были недостоверными. Если это были не идеологические вещи, а бытовые — юмор, например, тогда это спокойно публиковалось. Но снимки с критикой строя в печати, само собой, выйти не могли. Такое публиковалось за рубежом (смеется).

– А вы что-то творили в стол?

– Конечно. Только так и творил (смеется). Я, конечно, знал, что от других видов искусства фотографию отличает, во-первых и в-главных, документальность. То есть фиксируемое событие действительно должно было случиться, оно не придумано кем-то. Но если я снимал не для газеты или журнала, я старался фиксировать не сиюминутный момент, а создать образ явления, который будет интересен всем и не только сегодня.

Вот, допустим, девушка доит корову. Может быть, она была передовая доярка, но я старался передать это как некое священнодействие: животное отдает молоко не только своему потомству, но и людям.

– У вас тогда случались проблемы из-за опубликованных фотографий?

– Да вроде нет. Ну, разве что какие-то разговоры в обкоме партии у заведующего сектором печати. У них же какая манера была? Когда им что-то было надо, они вызывали в обком и там первым делом начинали ругать. Мы называли это «артподготовка». Ругает, ругает, а потом говорит: ну ладно, тут пришло задание из Москвы, одному сварщику дали Государственную премию, нужно сделать хорошие фотографии.

А ругал так: вот, вы, фотографы, «Тасмы» эти ваши, снимаете все время каких-то стариков, старух, заборы разрушенные…

– А что он предлагал снимать? Демонстрации?

– Он не предлагал, предлагала редакция. Демонстрации я тоже снимал. Я их сейчас публикую, и, кстати говоря, они звучат совсем по-другому.

– Видел ваше фото 1976 года под названием «В детском саду». Там висящий на стене достаточно большой портрет Ленина и под ним куклы. Из-за этой фотографии не было проблем?

– А где вы ее видели?

– В подборке ваших фотографий в интернете.

– Ну, значит, она не публиковалась... А какие здесь могли быть проблемы? Если я нормальный патриот, тем более воспитанный в детском саду (смеется). Кроме той эмоции, что дедушка Ленин любит детей.

– Детей – да. А здесь куклы.

– Ну, куклы же детские атрибуты.

«По поводу флага Израиля на фоне жерла пушки в комментариях написали: «Ты в порядке?»

– Но это выглядит как некий иконостас. Или как то, что аудитория Ленина – куклы, а не люди.

– Ну нет! Такое только какой-нибудь либерал увидит (смеется). Да, бывает, что у людей возникают неожиданные интерпретации. Вот недавний пример. В 2020 году, когда отмечалось 100-летие ТАССР, я начал выкладывать в соцсети фотографии как бы «навстречу юбилею», как это называлось в СССР. Год столетия кончился, но я продолжил выкладывать, хотелось апробировать на зрителе, посмотреть на реакцию — что будут лайкать, что нет.

И на днях выложил фотографию под названием «Фестиваль еврейской музыки, 2012 год». Она была снята на Петербургской, там мальчик забрался на ствол пушки, обхватил его, в руках у него флажок Израиля. А рядом играет на скрипке популярная скрипачка Таня Винокур. Ну вот, фестиваль еврейской музыки. Нормальный кадр, да?

– Ну да. А в чем проблема?

– Проблема в том, что один человек написал в комментариях: «Рустам, ты в порядке?» То есть он воспринял это так, что сейчас, на фоне событий на Ближнем Востоке, не стоит публиковать фотографии с флагом Израиля и жерлом пушки.

Но на самом деле я думаю, что если что-то вызывает интерес и будоражит, то это хорошо.

– Кого из татарских культурных деятелей вам особенно нравилось снимать?

– Баки Урманче. Мы с ним, можно сказать, даже дружили. Он мне присылал открытки, я ему.

– Говорят, он был очень обаятельный?

– И просто интересный человек — много знал, многое видел.

– А что интересного рассказывал?

– Он не любил рассказывать подробности, хотя я знал, конечно, что он сидел в Соловках.

Еще мне нравилось снимать Шауката Биктемирова. Снимал его и в более молодом возрасте, и незадолго до смерти, и после смерти на похоронах.

Кстати, со временем начал придавать значение названиям фотографий. Когда-то, готовясь к выставке, консультировался по татарским названиям с Разилем Валеевым, после этого и пошло. Например, мне нравится, когда название как бы двойное. У меня есть кадр, где старушка идет вдоль забора, наклонившись, с серпом и охапкой травы, а навстречу ей ее коза. Фотография называется «Кормилица». Старушка кормилица козы, а коза кормилица старушки.

Или фотография под названием «Соседка». Типовая квартира, на переднем плане гроб, в нем покойница-старушка в белом платочке. Иконка в изголовье, свечка. Позади окно, в которое смотрит другая старушка в таком же точно белом платочке. Они соседки, только одна лежит в гробу, а другая сидит у окна. И смотрит в него, как будто ждет чего-то. Может быть, думает, что и ей недолго осталось.

«Князь Андрей Боголюбский и художник Ахсан Фатхутдинов поразительно похожи»

– Вы в предварительном разговоре сказали, что у вас есть своя версия происхождения татар. И еще мы договорились затронуть вклад татар в мировую культуру.

– По поводу вклада — тут мои познания и гипотезы ограничиваются бифштексом по-татарски (смеется).

А что касается происхождения татар, то в свое время я писал в журнале «Ялкын» исторические заметки про Золотую Орду, Казанское ханство. Сам же иллюстрировал тем, что у меня было в архиве. Много общался с археологом и историком Равилем Фахрутдиновым, когда он был жив. И пришел к выводу, что булгар мы «приватизировали».

Вот смотрите, в Болгаре собраны могильные камни. Они лежат в Северном мавзолее, еще, по-моему, в фундаменте церкви и вне помещений, на улице. Надписи на них на 80% чувашские. Это данные Равиля абый, но и другие историки тоже об этом говорят. Чуваши считают, что булгары — это их предки, и так оно, видимо, и есть. Мне только один момент непонятен: почему эти надписи сделаны на арабской графике? Ну, может быть, там были эмиссары-священнослужители из арабских стран.

А главные предки татар, я считаю, кипчаки. На чем я основываюсь? На антропологии и языке. Есть известный скульптурный портрет князя Андрея Боголюбского, сделанный антропологом Михаилом Герасимовым, который восстанавливал лица по черепу. Правда, несколько лет назад провели компьютерное исследование этого черепа и поставили под сомнение выводы Герасимова. Но методика у него проверенная, потому что, например, криминалисты давали ему черепа убитых людей, от которых сохранились подлинные фотографии, и восстановленные лица этих людей, в общем-то, практически соответствовали фотографиям.

– И Боголюбский выглядит как монголоид, так?

– Не то чтобы монголоид, он на тюрка похож. Был такой нижнекамский художник Ахсан Фатхутдинов, я в журнале поместил рядом два портрета – его и Боголюбского, и они прямо поразительно похожи.

Теперь второй момент. Еще один скульптурный портрет, сделанный уже ученицей Герасимова, — неизвестного половца, выкопанного из кургана на юге Украины. И этот портрет тоже очень похож, только уже на портрет моего деда. Но они все-таки не монголоиды. Хотя у Боголюбского, может быть, и есть такие черты.

И третье. Всем известный Кодекс Куманикус, который хранится в библиотеке собора Святого Марка в Венеции. В первой части там словарь, составленный миссионерами, которые пытались приобщить половцев к христианству, потом какие-то легенды, повествования, рассказы, а вторая часть религиозная, в ней перевод псалмов на кипчакский язык. Так вот, я читал это и все понимал. Процентов 80 книги написано на татарском языке.

Вот я и думаю, как так: там надгробия на чувашском, а тут Кодекс Куманикус на татарском.

«Когда снимаешь залихватское веселье, это уже не похоже на татарскую фотографию»

– Просто язык, мне кажется, не квалифицирующий признак народа.

– А что же квалифицирует? И почему мы тогда боремся за язык?

Хотя тот же Разиль Валеев, как и вы, говорил, что не в языке дело, а в духе. Евреи могли утратить иврит, но еврей всегда остается евреем.

– Может ли фотоискусство иметь национальную принадлежность? Мы ведь можем сказать «татарский художник». А «татарский фотограф»?

– Думаю, фотограф может быть татарским только по темам, которые он затрагивает. То есть если он изображает родных ему людей.

– Но вот китаец Фан Хо, который стал одним из самых престижных фотографов в США, снимает Америку в китайском минималистичном стиле, с таким китайским «моң». Может, и у татар есть какой-то свой стиль, или тот же моң, в фотографии?

– Могу сказать за себя. У меня действительно лучше получается грустное, лиричное. Когда снимаешь залихватское веселье, это уже не похоже на татарскую фотографию.

– В начале 1990-х был такой случай. На площадь Свободы пришел человек с банкой бензина, в 12 часов он должен был себя облить и поджечь. Вокруг собралось человек 20 фотографов, они стояли и ждали, когда это произойдет. Помню, кто-то даже спрашивал у коллег — нет ли у кого цветной пленки. Человек, слава богу, не успел себя спалить, его увели. И когда все закончилось, я спросил у каждого – бросился бы ты его спасать, если бы он все-таки облил себя? Только один из двадцати сказал «да», все остальные готовы были снимать. А вы бы как поступили?

– Не знаю. Может быть, и спасал бы. Но скорее я вообще едва ли оказался бы в такой ситуации, чтобы ждать, когда человек себя подпалит.

Это сложный вопрос, на самом деле. Тут всё на эмоциях, а с эмоциями не знаешь заранее, как себя поведешь. И, по большому счету, этот вопрос не имеет отношения к творчеству и искусству. А потом, если человек хочет что-то сделать, а ты ему мешаешь, – это разве хорошо? Ты, например, хочешь поймать рыбу, а я прихожу и начинаю твои удочки сматывать.

– Главное качество или, может быть, качества, без которых не стоит соваться в фотографию?

– Во-первых, нужно знать то, что сделано до тебя. И не только в фотографии, но и в целом в изобразительном искусстве. Я, в общем, где-то соприкоснулся с этим – окончил художественную школу, потом изучал историю искусства на операторском факультете во ВГИКе. Вообще интересовался художниками и изобразительным искусством.

«С Ларисой Удовиченко чистили картошку в колхозе»

– Про ВГИК можно поподробнее?

– Там было сложно учиться — слишком много интересного, все отвлекает. Целый день смотришь фильмы, потом встречи с интересными людьми. Вайда приходил, Тарковский, Герасимов… Картье-Брессон, кстати, приезжал в Москву, мы ходили на встречу с ним. Жаль, конечно, что я мало проучился на очном отделении. Всего один курс, потом перевелся на заочное.

Учился в одно время с актерами мастерской Сергея Герасимова – Ларисой Удовиченко, Зурабом Кипшидзе и т.д. Помню, с Ларисой чистили картошку на кухне в колхозе. Герасимов в 1974 году снял фильм «Дочки-матери», там в актерах сплошь его мастерская, он всегда так делал.

– А почему перевелись на заочное?

– Я был уже женат, нужно было зарабатывать. А еще потому, что жена приехала ко мне в конце первого курса, провела день в общежитии и ее это шокировало. Например, сидим мы в комнате, второй этаж, вдруг с улицы открывается окно и в него влезает человек. Говорит: спокойно, извините, я просто пройду. То есть его не пустил вахтер на первом этаже. Потом, жена сварила что-то на общей кухне, на минутку отвлеклась, и это тут же украли. Все же голодные (смеется). Или, например, пошла она в душ на цокольном этаже, а навстречу ей по коридору идет абсолютно голый мужик. Ну и, может быть, она не хотела, чтобы я жил в окружении артисток, мы же молодожены были. Короче, перевелся и до третьего курса учился заочно.

Но кое-какие киноработы я снял. Во время учебы на заочном, кроме игрового сюжета по фильму «Журналист» (с Юрием Федотовым), снимал сюжеты для киножурнала «На Волге широкой» и даже небольшой цветной фильм «Казань светомузыкальная» про СКБ «Прометей». В «Прометее» я работал и даже дружил с Булатом Галеевым.

Правда, условий для производства кино в Казани не было, студия была не художественных фильмов, а кинохроники, без съемочных павильонов. Да и знаете, я быстро понял, что автор в кинематографе — это все-таки режиссер, а не оператор.

«Щелкает все подряд – прямо бесит»

– Как относитесь к современной арт-фотографии?

– Мне нравится, когда есть какая-то идея. Я, конечно, понимаю, что фотография — это светопись, и световые эффекты интересны и нужны. Но все равно должна быть какая-то идея и какие-то чувства. Ты должен что-то сказать.

Есть у нас один фотограф, я его называю «Щелкунчик», он щелкает все подряд, и меня это прямо бесит. Хотя иногда у него получаются интересные кадры и вообще он образованный человек.

– Может быть, это московская репортажная школа фотографии? Там, если это репортаж, снимается очень много кадров. А казанская школа говорит: надо подумать, достаточно сделать один кадр. Вам какая ближе?

– Конечно, думать надо. Но я о другом хочу сказать – что важна еще и форма. И композиция, и линии, и пятна.

В каком смысле они важны? Допустим, тебе кажется, что у тебя есть какая-то идея и ты вложил ее в снимок. Но если он композиционно не доносит эту мысль до зрителя, то зритель до нее и не дойдет. Тогда только сопроводительный текст поможет: я хотел вам сказать, что на данной фотографии вот этот человек хороший, а вот этот – плохой.

– Договорите про качества, необходимые фотографу?

– Первое, как я уже сказал, насмотренность и знание изобразительного искусства. Фотограф, куратор и критик Джон Жарковский, который был директором отдела фотографии Нью-Йоркского музея современного искусства, говорил, что многим фотографам не хватает общего образования, кругозора. Я с ним полностью согласен.

Второе — знание других видов искусства, и вообще, скажем так, знание жизни. И, кроме этого, желательно иметь реакцию и здоровую наглость. Сам я не очень реактивный, зато наглый.

Рустем Шакиров, Рамиль Гали