Фарид Бикчантаев: «Есть костяк консервативного зрителя, но аншлаг делают не они»

«Искусство всегда немножко запаздывает»

Открылся новый 117-й сезон Камаловского театра. Какие премьеры вы приготовили для зрителя?

В нынешнем сезоне большим событием для меня, для театра и для республики станет то, что в начале ноября наконец-то выйдет полноценный спектакль по произведению Махмута Галяу «Мухаджиры». Это большое серьезное произведение. Я задумывал его постановку очень давно. Лет двадцать назад я познакомился с этим произведением и продумывал всякие варианты, мы объявляли конкурс на инсценировку. В конце концов, я решился, и у нас в 117-м сезоне будет большая премьера на основе этого произведения.

В прошлом году многие из нас видели первую часть. И возник такой вопрос: почему решили поставить его именно сейчас? Вы говорите, что двадцать лет думали над постановкой. Сейчас назрел какой-то момент, произведение стало особенно актуальным?

Я не думаю, что стоял вопрос об актуальности. Я понимаю, что сколько ни стараться, но театр и искусство в целом, по большому счету, никогда не угонятся за тем, что происходит в жизни, за проблемами. Искусство всегда немножко запаздывает. Но так совпало, так получилось, что на сегодняшний день это произведение может прозвучать очень актуально. Это история, реальная трагическая история. Все события, которые в романе есть, они действительно были. Я с азартом жду, как примут спектакль.

Чем вас зацепило это произведение двадцать лет назад? Почему вы решили, что когда-нибудь его нужно будет воплотить на сцене?

Впервые с этим произведением меня познакомил Марсель Салимжанов, он сказал, что есть такое произведение, на основе которого он хотел бы сделать телевизионный фильм. Естественно, я сразу познакомился с романом. Трудно сказать, чем произведение зацепило. Всем: и персонажами, и событиями, которые там происходят, и, самое главное, что все это было очень неожиданно, это не исторический, а художественный материал. Я, например, приравниваю его к «Войне и миру» Льва Толстого. Здесь тоже описываются исторические события, но через образы, через персонажи. Это история одной деревни, которая вдруг превращается в историю целого народа, переселения, страхов, любви, нарушения каких-то запретов. Там темы «проходят», как в большом романе, сложно выделить какую-то одну. 

Вы сказали, что у театра нет задачи и, в принципе, возможности идти постоянно в ногу с какими-то событиями, со временем. Поясните, почему?

Мы не успеваем, особенно сейчас. Может быть, это и не задача театра – попасть «во время». У Чехова в «Чайке» есть персонаж Тригорин, который похожим образом описывает писательский труд. Он говорит, что «я сравниваю себя с мужиком, бегущим за поездом, хочу запрыгнуть, но не успеваю. Я все равно не успеваю».

С другой стороны, он бы не бежал и писал бы о вечном…

Наверное, попытка всегда существует, но по факту мы всегда запаздываем, и, конечно, вы правильно сказали о вечном. В общем, да. Поэтому, наверное, такой большой интерес у театров к классике, у людей к классической литературе. Он же не кончается, дай бог и не кончится.

Помимо спектакля «Мухаджиры» что еще предложите в этом сезоне?

В Малом зале, который у нас уже давно активно работает, будут две премьеры. Это японская пьеса «Академия смеха», над ней работает Айдар Заббаров. Премьера состоится 22 и 23 октября октября в Малом зале. И также в Малом зале, но это уже будет после нового года, планируем премьеру пьесы Булата Минкина «Tatar Trip». Над этой пьесой работает Рамиль Гараев.

В большом зале режиссером Айдаром Заббаровым готовится премьера пьесы по повести «Рәшә» («Марево») Амирхана Еники. Он работает над этим уже второй год с перерывами. Амирхан Еники не ставился в нашем театре ни разу, хотя он аксакал татарской литературы.

К нам скоро приедет режиссер из Бурятии Сойжин Жамбалова. Зритель знает ее по спектаклю в театре Кариева по мотивам произведения Назыма Хикмета. Ваше СМИ – первое, которое наконец узнает о том, над чем будет работать Сойжин. Она остановилась на произведении Гузель Яхиной «Дети мои».

На татарском или русском языке будет спектакль?

На татарском.

Бурятский режиссер, исходное произведение написано на русском...

Да.

А перевод?

Сначала должна появиться инсценировка, после инсценировки будет перевод.

«Туфан Минуллин после передачи мне говорит: “Ну, ты загнул”»

Это очень интересно, потому что такой микс часть вашей аудитории воспринимает неоднозначно. Вас временами критикуют за то, что вы ставите в татарском театре не татарские произведения. 

Я вспомнил такой случай. Какое-то время Туфан Минуллин вел передачу на телевидении и пригласил меня. Мы с ним так мило беседовали. И он задает мне вопрос: «Как ты считаешь, Фарид, каково должно быть процентное соотношение татарской и иноязычной (зарубежной, русскоязычной) драматургии в татарском театре? Я ему ответил, что 99% – татарская. И Туфан Минуллин после передачи мне говорит: «Ну, ты загнул».

Даже он так сказал?

Да. Я даже не знаю, как ответить на этот вопрос, потому что надо обращаться к истории, к тому, как начался театр. На сцене татарского театра всегда были переводные пьесы. И когда я услышал в свой адрес эти обвинения, поначалу меня это раздражало, потом я успокоился, а потом стал с юмором, легче смотреть на это. Потому что пусть посмотрят репертуар татарского театра. Салимжанов периодически ставил классику. В 90-е годы у нас шли Шекспир («Ромео и Джульетта»), Гольдони, Чехов, Ибсен, Шиллер, Островский.

Как вы считаете, в чем наши проблемы относительно театра и кино? Мы хорошо рассказываем сами о себе и для себя, то есть татары о татарах для татар. Мы это умеем делать хорошо. Но почему-то у нас не получается выйти на большую аудиторию и рассказать для всех какие-то универсальные человеческие истории? Что нас сдерживает, что нам мешает?

Наверное, нет взгляда со стороны, то есть нас самих же со стороны.

«Многие народы этим выигрывают»

То есть мы не можем на себя посмотреть со стороны?

Я думаю, да. Я не знаю, насколько это верная точка зрения. Мне кажется, многие народы этим выигрывают. У Зульфата Хакима в «Немой кукушке» есть такая фраза. Находясь в плену, татарин из Финляндии говорит, что, мол, ох, не любят татар, не любят татар. А его собеседник отвечает: а зачем их должны любить? Пусть татары себя любят.

Тут много причин, и менталитет, видимо, какой-то свой. Вы же сами сказали, что мы постоянно слышим критику из-за того, что ставим переводные пьесы. Это ведь тоже неправильно. Я сейчас увидел на обложке одного журнала цитату: «Кино не имеет национальности». Ерунда какая-то. Имеет, еще как. Я, например, итальянское кино узнаю сразу. И немецкое кино и немецкий театр сразу узнаю.

Наш татарский театр тоже трудно спутать с другим.

Конечно.

А как вы считаете, останется ли в будущем театр одним из очагов национальной культуры, языка, как сейчас, или все-таки неизбежно снижение интереса у людей к театру?

Вряд ли будет падение интереса к театру. Мы уже проходили это много раз, объявляли, что исчезнут кино, телевидение. Этого не получилось. Я думаю, что все зависит от нас самих. У национальных театров – достаточно сложная задача: находясь на территории России, где в основном преобладает российская культура, русский язык, пройти по фарватеру, суметь не отстать, не оказаться в арьергарде, и в тоже время не потерять свою культуру. Перед нами сложная задача: интегрируясь, не потерять особенности.

У нас в целом есть проблема соответствия времени. Когда мы пытаемся сохранить идентичность и думаем, что это можно сделать через тюбетейку, Сабантуй и чак-чак, то, к сожалению, это невозможно.

Невозможно.

А новое сформулировать очень сложно. Новый образ, новые ориентиры какие-то. Театр ведь тоже перед этим вызовом стоит?

Да.

«Таких, как Шаукат Биктимиров, больше не будет, это точно»

То есть если вы будете ставить все время спектакли про деревенскую жизнь, а у нас в республике уровень урбанизации один из самых высоких в стране, то как с этим быть? Какие все-таки изменения, вы считаете, нужны в театре в целом?

Все дело в форме. В какой форме будет рассказано, показано. Театр – это же формотворчество, поиски языка, того, каким языком это рассказать. Я, например, не вижу ничего плохого в деревенской истории. Вопрос - как это подано, в какой форме, потому что темы все те же самые, просто подается в других формах. Поиск формы всегда будет очень важной задачей. Как эту историю рассказать сегодня? Ответ на этот вопрос - задача любого художника во все времена.

У нас очень много известных актерских имен. Это несколько поколений, которых все знают. Среди них, например, Шаукат Биктимиров. По сути, многие годы театр в целом ассоциировался, прежде всего, с этими актерами, с этими именами. Как вы считаете – сейчас у нас в потенциале есть актеры такой же величины и будут ли в дальнейшем?

Конечно есть. Мы очень часто с актерами вспоминаем Шауката Биктимирова. Я с ним репетировал. Есть актеры, которые с ним играли. Я думаю, что таких, как Шаукат Биктимиров, больше не будет, это точно.

Спектакли, в которых он когда-то играл, ставить невозможно.

Я не берусь за «Старик из деревни Альдермеш».

Без него нереально поставить.

Ставят, пытаются. Он действительно был уникальнейшим актером, уникальной личностью. Профессионал высокого класса. Я очень часто рассказываю студентам и молодым актерам, как он репетировал, как приходил на репетиции.  Замечательных актеров сегодня много, на них сегодня идут зрители. Сегодня хорошо знают Эмиля Талипова, Алмаза Бурганова, Искандера Хайруллина, Радика Бариева, Ильдуса Габдрахманова и других. Но Шаукат Биктимиров – это нечто особенное.

Чем отличается эта плеяда? Актеров, имена которых вы перечислили? В чем их  отличие от предыдущих поколений?

Выпуск 1995-го года попал в очень бурный переходной период российский жизни. В них замечательно сохранилась какая-то страсть и желание больше узнавать, впитывать в себя. Некая такая оголенность. А насчет сегодняшнего поколения – про него мало что могу сказать. Правда.

«Они мобильнее, они стремительнее, они активнее»

А те, кому сегодня 20-25, 30 лет, – такое поколение вообще есть?

Есть.

В чем их особенность?

Я думаю, они мобильнее, они стремительнее, они активнее. Вот в этом. Иногда мне даже сложно за ними успевать. Они быстрее схватывают, они быстрее все переваривают. Иногда я себе перед ними кажусь каким-то не то чтобы старым, но каким-то «букварем». Они понимают сразу, иногда, бывает, с полуслова. А я привык говорить долго, объяснять.

А как меняется зритель? У меня впечатление, что есть большой костяк зрительской аудитории, сложившийся годами, даже десятилетиями. Эти зрители отслеживают все премьеры, обеспечивают аншлаги. Есть ощущение, что эта аудитория не меняется. А вы как считаете – есть приток нового зрителя? Зрителя с какими-то новыми ожиданиями?

Мы внимательно следим и за контингентом, и за дыханием зрительного зала. Например, «Дон Жуан». Он идет уже семь сезонов. В прошлом году мы уже начали опасаться, что потеряем спектакль, но вот буквально два дня назад произошло что-то невероятное – на «Дон Жуана» было продано около 500 билетов. Или, например, спектакль «Пять вечеров». На него приходит свой особый зритель. Поэтому сказать, что зритель не меняется, это не очень соответствует действительности… Хотя вы правы, есть определенный костяк консервативного зрителя, но аншлаг делают не они. Они как раз ходят очень выборочно. У них есть какие-то свои пристрастия: на это они идут, а на это не пойдут. А вот на этот спектакль они ходят по несколько раз.

Мы наблюдаем приход и нового зрителя. Он есть. Но над его привлечением нужно работать, это, я бы сказал, определенное мужество, потому что надо не бояться, надо уважать своего зрителя, не пугаться его. Я помню, меня часто пугали, что, мол, на этот спектакль зритель не пойдет. Особенно на переводные пьесы. Но мы настойчиво ставим, ставим, ставим, и зритель приходит. Для меня был очень показательный момент, когда мы поставили Фоссе в Малом зале в 21.00. Меня отговаривали, говорили – не делай этого, никто не придет.

А почему в 21.00?

Я хотел отсечь ту самую публику, которая не придет. Я знаю, что она не придет в 21.00. И вот этот спектакль в 21.00 мы играем уже 9-й год.

На кого он рассчитан?

Я не знаю на кого. Я не думаю, что как-то можно вычислить эту публику. Я знаю, что она есть. Она хочет увидеть что-то отличающееся от того, что уже стало привычным. И это будет театральная публика, которая не побоится прийти в 21.00, потом либо пешком вернуться из театра, либо поехать на такси.

Можно пойти куда-то продолжить.

Да, продолжить, посидеть в кафе. И такая публика нашлась.

Вы опираетесь на интуицию, когда принимаете такие решения?

Наверное. Я же живу в этом городе, я родился в этом театре.

Ведь невозможно взять калькулятор и рассчитать: кто, что, сколько…

Невозможно.

То есть это опора на внутреннее чувство?

Да, на ощущения, на интуицию. Но в какой-то мере я все равно чувствую жителей города, республики. Я же работал в этом театре как актер. Я публику чувствую.

Как на этот сезон, на обстановку в коллективе влияет то, что уже маячит новое здание в перспективе? Нет ощущения, что доигрываете какую-то историю в этом намоленном месте, которое все знают, к которому все привыкли, и придется пойти и начинать с чистого листа… Это же другие ощущения, другая акустика, все другое. Или рано еще об этом говорить?

Рано говорить.

«Я не про зал. Я про закулисье»

Так думают все: и зрители, и актеры, и вы?

Перед открытием сезона у нас было собрание после отпуска. Один заслуженный актер вдруг встал и говорит: когда нам покажут новое здание? Почему с нами не советуются, мы хотим видеть. Наверное, какая-то волна прошла, когда был конкурс и определялся проект. Сейчас об этом спрашивают: строится, не строится? Знаете, работы так много, что думать об этом пока некогда. Мы действительно стараемся не думать, потому что и я, и актеры понимают, что, конечно же, будет не просто. Будет очень не просто. Там будут большие пространства. А сейчас мы как-то плотно живем, плечом к плечу.

Это не про зал речь?

Я не про зал. Я про закулисье.

А сейчас ситуация будет другая? Зал будет меньше. Это всех удивляет.

Это идеальная цифра по вместимости.

Сколько мест сейчас и сколько будет в новом здании?

Было 840, будет 600. Это идеально. Когда был конкурс, а в комиссию входили Ильсур Раисович Метшин, Женя Миронов, Чулпан Хаматова и другие, то встал вопрос о вместимости в 600 человек. Заговорили: «Да вы что?»

Я у Жени Миронова спрашиваю, сколько в Театре наций мест. Он отвечает – 600. Ильсур Раисович говорит: «А вот Чулпан приедет, и ей захочется, чтобы было больше публики». Она говорит – нет, я не пойду, если тысячный зал, мне важно, чтобы было 600. Поэтому мне кажется, что это идеальная цифра. Надо учитывать, что это один зал, а у нас же будет три зала, то есть у нас будет 600, 200 и 200. Вот и тысяча мест. Больше, чем сейчас.

«Я долгие годы отбивался»

600 вы считаете оптимальным? И камерность не теряется, и в то же время не слишком мало?

Да. А потом еще есть такой момент. Дело в том, что наша площадка (оставляя в стороне прочие аспекты), на которой мы сейчас работаем, рождает такое нездоровое желание все время проводить концерты, всевозможные мероприятия. Все хотят к нам. Площадка во многом стала коммерческой. Я долгие годы отбивался. В конце концов, мы вроде бы сейчас упорядочили его использование по прямому назначению. А ведь в 1990-е годы было просто невыносимо, когда звонили в театр и спрашивали не «какой у вас сегодня спектакль?», а «какой у вас сегодня концерт?». Эта площадка – да, она намоленная, там любят выступать.

Для ежегодных концертов Салавата в Камаловском 600 мест, может быть, будет мало.

Да, для него будет мало.

Сейчас ведь людям мало просто прийти и посмотреть спектакль, точно так же, как прийти в библиотеку и взять книгу. Та же наша Национальная библиотека стала центром многих событий, мероприятий. В вашем будущем новом здании будет такая же концепция?

Да.

Что там зритель сможет увидеть помимо спектакля? Может быть, чему-то научиться?

На сегодняшний день мы тоже занимаемся обучением, просвещением. Правда, не на своей площадке, в нашем основном здании не совсем комфортно проводить мероприятия помимо спектаклей. У нас есть «Шарык клубы» («Восточный клуб»), там проходит очень много мероприятий: встречи, лекции, музыкальные и поэтические вечера, идет работа с детьми, проводятся экскурсии. Я думаю, что в новом здании все это будет располагаться в одном пространстве, разделенном на разные подпространства. Перед тем как выйти на окончательное проектирование, была проведена колоссальная работа по выработке функционального задания. Я столкнулся с этим в первый раз. Где-то 2-3 месяца мы разрабатывали функциональное задание для архитекторов, в котором указано все: какие площадки, что на них будет проходить, где будут проходить мастер-классы, где будут проходить поэтические вечера, где будет располагаться библиотека. Мы готовы открыться в более широком плане, учитывая, что театр Камала всегда был немножко закрытым, консервативным.

Это не приведет к тому, что с переездом может поменяться дух театра?

Конечно, поменяется.

А в какую сторону? В лучшую?

Я не знаю. В худшую не должен поменяться.

Опасения, наверное, все-таки есть какие-то?

Нет. У меня нет, потому что идет приток молодежи, каждые четыре года мы вливаем в труппу молодых актеров. И они очень активные, работает пиар-команда, которая придумывает всевозможные акции и флешмобы. Все это дышит.

По плану – когда в новом здании должен состояться первый спектакль?

Не могу сказать. Конечно, в 2026 году нам исполнится 120 лет. Будет юбилей.

Если бы удалось к этому времени…

Да, конечно, это была бы «ложка к обеду», и мы бы как-то все это пышно отметили. Очень не хотелось бы заниматься неблагодарной работой, переносить спектакли, которые идут здесь, туда, в новое здание. Это не очень правильное дело. Потому что спектакли, рожденные в этом пространстве, они должны быть здесь. Я даже думаю, что какое-то время мы продолжим играть спектакли здесь, в старом здании, и обживаться там. Это самый идеальный вариант, потому что когда мы переезжали с улицы Горького сюда, где-то два-три сезона мы продолжали работать и там, и здесь. Это было правильное решение. Потом мы оказались вынуждены перенести какие-то спектакли сюда. Это значит – просто убить спектакль. Поэтому над этим надо будет подумать, найти какие-то варианты, чтобы сделать правильно. А в новом здании готовить совершенно отдельный репертуар.

Я хотел вам задать вопрос как руководителю Союза театральных деятелей республики. У нас в Татарстане достаточно много театров. Взять, к примеру, те же Набережные Челны: там относительно недавно татарский театр переехал в новое здание. Театр «Мастеровые» только что отметил новоселье. А каких театров у нас еще не хватает в республике?

Очень долго говорят о музыкальном театре. Я думаю, что он должен быть создан.

«Театр – это не здание»

Театров в республике много, относительно других регионов, республик. Если суммировать зрителей по всем городам, по всей республике – у нас достаточно аудитории для такого числа театров?

Достаточно. Мы сравниваем аудиторию различных театров. Иногда я смотрю – к примеру, у нас сегодня аншлаг. Параллельно в этот же день идут спектакли в Тинчуринском театре, в оперном театре, концерты в «Пирамиде», в филармонии плюс какие-то выставки. Аудитория есть у всех. И я думаю, что театр просто так не рождается, дескать, давайте-ка, мы сделаем театр.

У нас иногда мыслят категориями зданий. В разных сферах. К примеру, в нашей области – можно построить шикарное здание, поставить компьютеры, но если нет людей, журналистов, то ничего путного не выйдет.

Я думаю, что с театрами пока не такая ситуация. Сначала появляется площадка, к примеру Театр на Булаке. Они работают. Потом они говорят: нам нужно здание. Я абсолютно согласен, что театр – это не здание. Поэтому, когда мы говорим, что переезжаем на новое место, то очень важно пойти туда не с готовым. Войдем с готовым – все, мы и здание погубим, и себя… Хочется резче высказаться. Просто прошляпим все. Поэтому это самый важный момент: чтобы сначала развился какой-то контент, который бы как-то так органично зажил там, в этом определенном пространстве, а потом уже распахивать двери перед зрителем. Самое страшное – это если вдруг нам сверху скажут: открывайте, перерезайте ленточку, и все, запускаемся. Тогда можно сказать: давайте без меня.

Будем надеяться, что ничего такого не произойдет.

Очень хочется надеяться на это.