Элисо Вирсаладзе: «Голландцы считают Егорова своим пианистом, но его отчий дом в Казани»

«Если бы не ранняя смерть, Юрий Егоров являлся бы одним из самых крупных пианистов нашего времени»

― Элисо Константиновна, вы являетесь несменным председателем Всероссийского открытого конкурса имени Юрия Егорова. Организаторы проекта отмечали, что когда конкурс был инициирован в Казани и вы получили предложение стать председателем жюри, то в эту же минуту дали свое согласие. Это правда?

― Правда. Можно много говорить о фигуре Юры Егорова: о его одаренности, личности, выдающемся пианизме. Но я только отмечу, что такие имена не должны предаваться забвению.

Сегодня многие музыканты играют качественно в плане техники, но их исполнение не запоминается. Зачастую после концерта остается ощущение, что на протяжении последних полутора-двух часов ничего не происходило. Так вот, к Егорову это не относилось. Однажды услышав его игру, ее уже нельзя было забыть. Именно это и принесло ему мировую славу.

И конкурсы ― один из способов сохранения памяти таких выдающихся деятелей культуры. И пусть он иммигрировал в Голландию, тем не менее его отчий дом здесь, в Казани. Потому эта святая обязанность ложится на плечи казанцев. Когда я узнала о том, что в татарстанской столице будет инициирован конкурс его имени, я не раздумывая согласилась поддержать это начинание.

Кстати, сами голландцы считают Егорова своим пианистом, так как его самые плодотворные годы прошли именно там. Неудивительно, что в Амстердаме уже несколько лет проходит международный конкурс его имени.

― Где вам посчастливилось услышать игру Юрия Егорова?

― Скажем так, его «зрелый» пианизм я слышала на Международном конкурсе Чайковского, а позже ― на записях с концертов.

Он был учеником Якова Израилевича Зака (советский пианист, народный артист СССР, педагог Московской консерватории имени Чайковского. ― Ред.), когда я была у него ассистентом. Потому игру Егорова я слышала на его занятиях. И я могу со всей ответственностью заявить, что если бы не его болезнь и ранняя смерть, на сегодня Юрий Егоров являлся бы одним из самых крупных пианистов нашего времени.

― Вы однажды говорили, что в регионах подобные конкурсы невероятно важны. С чем связана такая востребованность?

― Дело в том, что в небольших городах работают замечательные педагоги. И такие конкурсы для них ― способ увидеть результат своей работы, получить оценку от других специалистов области. По сути, благодаря конкурсам мы открываем имена не только талантливых исполнителей, но не менее значимых педагогов.

И, конечно, не нужно забывать, что для исполнителей это способ заявить о себе. Конкурсы выступают подспорьем для выхода на международную арену.

― Достаточно ли на сегодня в России конкурсов для музыкантов?

― Катастрофически мало. И камнем преткновения в этом вопросе становится отсутствие финансирования.

К примеру, только в Италии ежегодно проходит около 300-400 конкурсов далеко за пределами столицы. В стране, население которой вдвое меньше, чем в России.

У нас в стране было много прекрасных инициатив, но все они «сдулись» из-за отсутствия средств.

И я очень надеюсь, что эту же участь не настигнет конкурс имени Юрия Егорова. Благо в Казани есть неравнодушные люди.

«К Москве требования несколько выше»

― Вы являетесь неизменным председателем оценочной комиссии конкурса Егорова. Возможно ли дать оценку уровню пианизма молодых музыкантов последних лет? И насколько сильно различны уровни московских дарований и региональных?

― В этом году уровень Москвы был таким плачевным, что все иное показалось мне намного лучше. Возможно, такое впечатление сложилось потому, что от московских ребят всегда ждешь больше, чем, скажем, от саратовских или самарских. И хотя везде есть свои прекрасные музыкальные традиции и выдающиеся педагоги, все-таки к Москве требования несколько выше.

В целом уровень этого года неплох. Конечно, были и провальные выступления, но картина сложилась приличная.

― Существует мнение, что конкурсы для уже взрослых пианистов ― это способ заявить о себе, в то время как конкурсы для детей ― это травмирующий опыт. Некоторые музыканты высказывают мнение, что от конкурсной практики для детей нужно отказываться…

― Нужно понимать, что конкурсы бывают разными. Серьезные проекты вроде конкурса юных музыкантов «Щелкунчик» ― это большой стресс для ребенка. Все выглядит очень помпезно ― что называется, «на продажу». И часто в случае победы на ребенка возлагаются большие надежды и он сам чувствует этот неподъемный груз ответственности. Это очень опасно.

В конкурсах вроде Всероссийского конкурса Егорова здесь или Международного конкурса Генриха Нейгауза в Челябинске атмосфера куда более благоприятная для творческого развития. В них нет некоторого «нездорового» интереса, все здесь расположены к тому, чтобы помочь, дать толчок к развитию каждому участнику.

Если говорить о продвижении молодых дарований ― мне нравится инициатива Международного Благотворительного Фонда Владимира Спивакова или Фонда «Новые имена» ― детища Дениса Мацуева. Эти организации занимаются тем, что поддерживают молодые таланты, прокладывают им дорогу к сцене. Главное, чтобы все это не приобретало спекулятивный характер.

― В одном из интервью вы сокрушались по поводу того, что на конкурсах сегодня больше обращают внимание на технику, «чистоту» исполнения, а не на индивидуальность.

― Признаться, я уже не знаю, на что сегодня обращают внимание. Конкурсы настолько девальвировались, что я даже не могу обозначить, что имеет значение на сегодняшний день. Для меня же главное ― выявить самородков.

«Из-за локдауна мы сделали шаг назад»

― Существует мнение, что в СССР было самое лучшее музыкальное образование. В Советский Союз ехали из-за рубежа, чтобы обучаться у лучших педагогов.

― Это правда.

― Сегодня изменилась эта картина?

― Да. По очень простой причине: многие наши педагоги сегодня рассеяны по всему миру. Они преподают в Америке, в Японии, в Китае, в США. Далеко не все остаются в России.

― Выходит, «железный занавес» был причиной формирования лучшей школы?

― Безусловно. И учиться приезжали, конечно же, в Москву. Все-таки именно здесь формировалось музыкальное образование, в стенах Московской консерватории.

И я не слукавлю, если скажу, что концертмейстерский класс, камерный класс, полифония, теория музыки, история музыки и другие направления в ней находятся на гораздо более высоком уровне, чем в других учебных заведениях.

― Именно поэтому столько лет вы остаетесь профессором Московской консерватории?

― Я преподаю в консерватории с 68-го года. Когда меня спрашивают, почему я так долго этим занимаюсь, у меня всегда только один ответ: я люблю преподавать. Если бы не было любви к преподавательской деятельности, я не смогла бы выдержать подобную нагрузку.

― Однажды вы отмечали, что с годами ваша нагрузка только увеличивается…

― Все потому, что я преподаю в Италии, где у меня много студентов и нет ассистентов. Со всеми приходится заниматься самой, что очень непросто. И, конечно же, у меня много студентов в консерватории.

Чтобы хоть как-то разгрузить себя, я стала отказываться от проведения мастер-классов.

― Однако в Казани в рамках конкурса Егорова вы их регулярно даете.

― Казань ― отдельный случай.

― Пандемия повлияла на музыкальное образование?

― На мой взгляд, из-за локдауна мы сделали шаг назад. Проводить занятия приходилось в онлайн-режиме. Это было очень непросто: такие занятия не приносили абсолютно никакого результата.

Что касается самой системы образования, я думаю, больше всего пандемия повлияла на самоощущение каждого из нас. Мы стали иначе смотреть на привычные вещи.

― Если бы можно было определить роль педагога в жизни музыканта, как бы вы ее определили?

― В свое время Генрих Густавович Нейгауз (русский и советский пианист, педагог, теоретик пианизма. ― Ред.) очень четко определил роль педагога в жизни исполнителя. Это случилось после его первого прослушивания игры Святослава Рихтера. Тогда он вернулся домой и сказал жене: «лишь бы не помешать».

И я согласна с этим. Это касается не только великих мастеров, но и музыкантов среднего уровня. Каждый имеет собственную манеру игры, свой почерк. И важно эту индивидуальность не задушить в нем, а взрастить и огранить.

― В одном из интервью вы отмечали, что музыканты ушедшей эпохи отличались своей индивидуальностью. Сегодня же, несмотря на колоссальный технический рост исполнительства, одного музыканта не отличишь от другого…

― К сожалению, такое происходит сплошь и рядом. И здесь есть несколько причин. Если мы углубимся в этот вопрос, нам не хватит и целого интервью, чтобы разобраться в нем. Но могу точно сказать, что на это повлияла эволюция в сфере конкурсов. Сейчас многие исполнители вместе со своими педагогами пересматривают свое отношение к ним, к их значению.

Конкурсы всегда влияли на путь исполнителя. Сегодня нет ни одного именитого пианиста, который не зарекомендовал бы себя на конкурсах.

Пометка «лауреат» стала непременным приложением к имени музыканта.

«В Советском Союзе уровень финансирования культурной отрасли был несколько иным»

― До развала СССР искусство являлось предметом продвижения политической идеологии. Тот же Иосиф Сталин старался лично посещать премьеры, а после деятели искусств со страхом ждали вердикта критиков, которые выражали мнение вождя. Как, на ваш взгляд, сегодня политика влияет на искусство?

― Дело в том, что раньше страна была закрытой и всё, что было создано внутри государства, принадлежало только нам. Повышая престиж страны, важно было показать на мировой площадке, что и мы имеем талантливых композиторов, танцовщиков, музыкантов… Потому руководство страны всегда внимательно следило за тем, что происходит во всех областях, в том числе в искусстве.

Сейчас же, в эпоху глобализации, эти границы стерты. Уже в период творчества Альфреда Шнитке его премьерные сочинения исполняли в Париже, Швейцарии, Голландии.

К тому же раньше искусство было способом продвижения политической идеологии. Те же Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев очень многое писали в стол, так как за многие сочинения их могли легко признать врагами народа.

А были и другие композиторы, которых называли «госдитя». Причем подобная практика была распространена не только в советское время.

Но нужно отдать должное ― в Советском Союзе уровень финансирования культурной отрасли был несколько иным. Ведь именно благодаря культуре СССР мог выходить на Запад. Русский балет, наши музыкальные коллективы имели бешеную популярность за рубежом. Сегодня же наша культура не нуждается в пропаганде, потому и нет такой заинтересованности.

― Но сегодня существует множество государственных фондов, которые выделяют средства на реализацию различных культурных продуктов…

― К сожалению, это не носит характер постоянной поддержки. Это всё – поверхностная история в контексте серьезного вложения в отрасль культуры.

«Во всем должен присутствовать вкус, выдержан уровень и не допущена никакая фамильярность по отношению к аудитории»

― Однажды вы сказали, что камерная музыка ― это самая гениальная музыка, которая у нас есть. А как же крупные формы?

― Я говорила это в контексте разговора, когда меня спросили, играю ли я камерную музыку. Я всегда говорила, что не могу ее не играть, когда в этой области написано столько шедевров.

Просто камерная музыка ― это действительно отдельная глава в искусстве. Но, к сожалению, многие музыканты отметают ее, не включают в свой репертуар. Я и сама, к примеру, никогда не играла с вокалистами.

― Почему?

― Просто не нашлось на это времени.

― Есть мнение, что сегодня композиторы находятся в жанровом кризисе. Мол, на сегодняшний день всё, что можно было создать, уже создано. И современные композиторы в поисках нового пытаются синтезировать жанры, придумывать что-то «эдакое», что зачастую происходит от головы. На ваш взгляд, к чему сегодня идет современная музыка?

― Я думаю, что в композиторстве всё определяется степенью таланта. Если человек талантлив и его музыка идет от сердца, а не от головы, то совершенно неважно, как его творение определяется жанрово.

Бездарно написанная музыка не возымеет успеха.

Почему сегодня до сих пор исполняют, скажем, музыку Дьёрдя Лигети? Потому что он ничего не выдумывает и не вымучивает. Его сочинения уже стали современной классикой.

― Есть ли современные композиторы, творчество которых вам по душе?

― Таких очень много. Я очень люблю американского композитора Фредерика Ржевски. Польша богата на хороших композиторов. Ценю творчество уже ныне покойной Гражины Бацевич ― одного из крупнейших композиторов XX века. У нее потрясающая камерная музыка.

Я бы с удовольствием сыграла что-то из их сочинений, хватило бы на все времени.

― Сегодня самими исполнителями, дирижерами многое делается для привлечения большей аудитории к элитарному искусству. И иногда классические концерты превращаются в шоу. Как вы относитесь к этой практике?

― Во всем должен присутствовать вкус, выдержан уровень и не допущена никакая фамильярность по отношению к аудитории.

Я считаю, что ни в коем случае нельзя допускать «выходки», идущие вразрез с элитарным искусством.

Безусловно, классическую музыку нужно популяризировать. Но не дешевыми трюками. В конце концов, если перед публикой оказывается что-то действительно стоящее, она обязательно это оценит по достоинству.

Конечно, сегодня делается многое для популяризации классики, преследуя цель набить двух-, трехтысячные залы. Но все же я приверженец классических подходов к этому вопросу. Даже если в конце концов мы придем к камерным концертам в залах для 200 человек.