Артем Варгафтик: «Во все времена люди хотят одного – праздника»

«Это тот слой, который определяет себя как недобитую интеллигенцию»

Артем Михайлович, в качестве ведущего концертов и программ вы много ездите по стране, бываете в большом количестве залов. Что за публика ходит сегодня слушать классическую музыку?

Публика везде собирается очень разная. Но в основном это тот социальный слой, который сам себя определяет как недобитую интеллигенцию – естественно, в кавычках, с иронией, но одновременно и с самоиронией. У этих людей, как правило, и особое мироощущение, и вполне понятное социальное положение – учителя, врачи, специалисты различных профессий, так или иначе имеющих отношение к квалифицированному труду. Они были и в ХХ веке, и теми представлениями и идеалами они и продолжают жить, потому что их социальная роль и отношение к ним со стороны окружающих, в общем-то, не сильно изменились.

Но это, так сказать, обычный костяк в залах филармоний, от Калининграда до Хабаровска. А в остальном никаких общих черт у публики в разных городах нет, да и быть не может. Каждого в концертный зал – однократно или регулярно – приводят совершенно разные мотивы. Для кого-то это возможность пообщаться в кругу своих коллег и друзей по интересам. Для кого-то – сделать селфи и показать другим, что вот, он может себе такое позволить.

Тем более билеты, как правило, в филармонии стоят не слишком и дорого...

По-разному бывает. Есть еще и люди, которых, собственно, ничто не обязывает, но им просто интересно. В основном я стараюсь, конечно, когда мысленно представляю себе аудиторию, обращаться именно к таким слушателям. К тем, кому любопытно, у кого есть желание и узнать что-то новое, и, по возможности, выйти за рамки той общедоступной информации, которую давно уже можно за пару кликов найти в интернете.

А много ли, на ваш взгляд, в концертных залах оказывается, скажем так, случайных людей?

Достаточно. Но это, на самом деле, хорошо. Ведь многих затягивает, особенно если они попадут на живой и более-менее качественный концерт. Случайные люди не пойдут туда, куда вообще никому не надо ходить. Кстати, в некоторых городах, не буду их называть, но где все очень плохо с филармониями, где еще теплится умирающий оркестр (или уже не теплится), где вся эта отрасль вообще горем убитая и совсем замученная, случайных людей в залах и не встретишь. Потому что это просто не надо никому.

А вот в городах, где все живо, где все на слуху, крутится в том же информационном поле, в котором мы все давно потерялись, там и такая публика появляется. Потому что возникает порой и праздное любопытство, и много разных других мотивов. И это, повторюсь, хорошо.

Вас где-нибудь публика смогла удивить?

В качестве ведущего концертов классической музыки я всего в двух местах, вы удивитесь – в Сургуте и в Санкт-Петербурге, причем в Северной столице это было в святом месте, в Большом зале Филармонии имени Шостаковича, – сталкивался со слушателями, у которых в процессе моего вступительного слова вдруг возникало страстное желание меня перебить. И я сейчас не про вопросы, а про реакцию на тему моего рассказа. Помню, что именно в Санкт-Петербурге я так этому удивился, что даже не успел растеряться. Но все-таки микрофон-то в такие моменты оказывался у меня в руке, поэтому вступать в дискуссии, обижаться, уходить – зачем? Просто благодарил слушателей за, так сказать, бесценный вклад в программу. Пожалуй, это все случаи. Дай бог, чтобы и такого не происходило.

Вообще смысл и ведения концерта, и вступительного слова, и вообще любых разговоров со сцены о музыке – в том, чтобы настроить людей на то, что будет происходить дальше. Дать им пищу для размышления.

«От концерта классической музыки людей вряд ли ожидает разочарование»

Банальный вопрос. А зачем людям сегодня слушать классическую музыку?

Как зачем? Во все времена люди хотят одного – праздника. Они хотят переключиться с того будничного режима, в котором они крутятся постоянно: работа, дом, обычный бег в колесе. Необходимость в таком переключении возникает у каждого из нас. И, согласитесь, хорошо, когда это происходит наименее травматично. Все, что связано с культурой, с искусством, тем более с классическим искусством, рассматривается как сфера не только развлечения, но и сфера прекрасного. В музеи люди ходят, чтобы увидеть красоту. В театрах они тоже ждут некой встречи с чудом.

Но тут такой нюанс: например, в балете на сцене хотя бы танцуют. А на концертах ведь просто сидит оркестр и что-то играет…

Да, такое воспринимать сложнее, я с вами согласен. С другой стороны, такой опыт может оказаться и наименее травматичным. В том смысле, что таким точно не отравишься. Ведь балет, если он плохо поставлен, а такое бывает, вы в какой-то момент времени вообще перестаете понимать. Просто утратите связь между звучащей из оркестровой ямы музыкой и тем, что происходит на сцене. Это, конечно, не трагедия, но как минимум бывает обидно.

А от концерта классической музыки людей в зале вряд ли ожидает разочарование, во всяком случае связанное с качеством именно постановки. С музыкой в этом смысле все значительно проще. Даже если не зацепит, можно будет себя успокоить тем, что провел вечер в приличном месте с красивыми люстрами, в компании интеллигентных людей. По нынешним временам это уже немало.

Правда, важный момент – доверие. Если у публики есть доверие к исполнителям, к тем людям, чьи имена написаны на афишах, есть доверие к самому институту, к концертной организации – филармонии, музыкальному театру – тогда при прочих равных условиях послевкусие точно окажется нормальным. Ведь музыка – самое абстрактное из искусств. Она от человека требует только терпения, внимания и более или менее приличного поведения. Причем в течение не очень долгого времени.

«Публика не обязана знать, ЧТО она пришла слушать»

Как быть с тем, что публика сегодня зачастую не очень понимает, на что она пришла, не в курсе базовых вещей, например, что в симфониях не принято хлопать между частями. Нужно ли людей готовить к концертам?

Это действительно проблема для тех, кто никогда не бывал в филармониях. И кто, может быть, никогда туда и не пойдет, причем именно потому, что всего этого боится. Не представляет себе, как там все происходит. Уверен, что у человека должно быть сформировано представление о том, как будут протекать ближайшие два-три часа его жизни. Как будет «структурировано» это время.

В этой связи я свою задачу как ведущего часто вижу именно в том, чтобы такие вещи людям объяснять. Вообще это прямой долг концертных организаций и творческих коллективов. Публика не обязана знать, ЧТО она пришла слушать, не должна рыться в интернете, чтобы выяснить, сколько частей будет в той же Шестой симфонии Чайковского. Она приходит, чтобы все это узнать. Минимум – распечатайте программки, максимум – обеспечьте ведение.

Другой аспект. Любое событие, связанное с исполнением классической музыки, оперы, балета, опирается на некий неписаный ритуал. В него очень легко влиться, ему очень легко соответствовать, – это нетрудно, не потребует никаких особенных жертв, наступлений на горло собственной песне, ломания себя. Просто нужно нутром понять, как это устроено, и все будет хорошо.

Однако ритуал рассчитан на тех, кто уже в теме, кто уже к этому прикасался, кто знает, как, условно говоря, сдают в этой игре. К новичкам же надо относиться по-человечески. Есть жесткий способ воспитания – через порицание, но это называется дедовщина. Не надо этого в концертных залах. Не нужно на людей хрюкать, шикать, требовать, чтобы они не хлопали невпопад, и вообще жестко заставлять себя вести «правильно».

Еще одна проблема современной публики, особенно молодой, – клиповое мышление. Поколению ТикТока сложно воспринимать классику, в том числе и потому, что та же симфония – это не трек, она длится достаточно долго. Как с этой проблемой надо справляться организаторам концертов?

Всем слушателям я всегда в залах советую одно – по возможности расслабиться и постараться получить удовольствие, спокойно следить за процессом и максимально доверять тем, кто все это организовал. Потому что, как порой говорят на житейском уровне, не дураки это все строили. Так вот, не дураки это все придумали. Не просто так концерт обычно состоит из двух отделений, с антрактом между ними. Поверьте, за это время вам сыграют не больше и не меньше музыки, чем обычный человек способен воспринять за один присест.

Конечно, могут быть исключения – вот недавно в Казани ГАСО РТ под управлением Александра Сладковского презентовал Третью симфонию Малера, которая длится сто минут. Но это самая длинная из симфоний классического репертуара. И, кстати, на самом деле, времени она заняла меньше, чем занял бы обычный концерт с антрактом.

Теперь про клиповое мышление. Действительно, люди давно уже привыкли и смотреть, и слушать, и мыслить быстро меняющимися картинками. У них очень ненадолго на чем-то одном задерживается внимание. Но у меня для них есть утешительные слова. Классическая музыка им не враг, не обуза и не тяжкий напряг. Вас на концерте не будут два часа нудно грузить. Опять же – не дураки это еще и сочиняли. Классика в любом искусстве, особенно в музыке, это то, что многократно пережило свое время, подвергалось разным испытаниям, фильтрациям, проверкам на прочность и т.д. В этом наследии нет ничего такого, что не было бы интуитивно понятно любому среднестатистическому человеку. Музыка сама все расскажет и даже покажет, а дальше уже решение за вами, пустая это была трата времени или нет.

Что касается времени, то я давно наблюдаю такую тенденцию – и организаторы концертов, и сами исполнители стараются свою деятельность адаптировать к потребностям современной аудитории. Это выражается в постепенном, неуклонном сокращении времени концертов.

«Список хитов классического репертуара действительно короткий»

То есть быстрее играют, что ли?

Нет, дело не в темпе. Но музыка и правда постепенно поджимается по времени. Например, эталонная запись Девятой симфонии Бетховена в исполнении оркестра под управлением Герберта фон Караяна длилась 74 минуты, то есть почти один час и пятнадцать минут. Это еще в 1980-х был стандарт и восприятия, и ощущения времени. А сейчас большинство оркестров исполняют эту же симфонию за час с копейками, максимум на пять минут дольше. Причем никто ничего из симфонии не вырезал – кто бы им такое позволил. Просто ощущение времени изменилось.

И все медленные темпы, все места, где слушатель может потерять внимание (а мы, музыканты, прекрасно понимаем, в какой момент внимание держим, а в какой момент можем публику потерять), тоже сжались. Кроме этого, для концертов давно уже отбирают те произведения, которые просто по времени короче. Таков ответ на то давление, которое оказывает на классическую музыку общественное восприятие, изменившиеся привычки и то самое клиповое мышление. Приходится идти людям навстречу, и иногда это выглядит именно так.

Не кажется ли вам, что список классических произведений, которые очень часто играют, давно уже выглядит как заезженный?

Список хитов действительно короткий, вы в этом абсолютно правы. Это практика многолетняя, от которой постоянно стонут мои коллеги. Первый концерт Чайковского, Второй Рахманинова, «Реквием» Моцарта, бесконечные «Времена года» Вивальди. С одной стороны, действуют законы рынка. Противники коммерческого подхода этим списком все время размахивают и говорят, что, ребята, ну вы же доведете все до цугундера, как говорил Горбатый в «Эре милосердия». Плох не сам список, а то, что люди ничего не хотят слушать, кроме этого списка. Хорошо, однако, и то, что музыку из этого списка все же хотят слушать и постоянно требуют новых исполнений.

С другой стороны, реальный объем репертуара классической оркестровой музыки, сольной или камерной, все-таки в десятки, если не сотни раз шире. Как говорил великий дирижер Евгений Федорович Светланов, человеческой жизни не хватит, чтобы всю хорошую музыку не то чтобы сыграть, а просто прослушать. Но нужна определенная смелость – со стороны концертных организаций, оркестров и исполнителей, чтобы в хорошем смысле навязывать публике другие произведения, менее известные и раскрученные, но не менее качественные. А не бесконечно продавать ту самую «классическую попсу». Напомню про то, о чем говорил вначале, – про доверие публики. Она придет и на Брукнера, и на Малера, и на Брамса, если будет доверять площадке или оркестру.

Тем более что есть и такой момент. У людей есть отложенный, неудовлетворенный спрос на что-то такое, чего в их жизни не бывает каждый день. На какие-то большие события, сильные потрясения, впечатления и эмоции. На то, что можно испытать только вместе с кем-то. Не заденет так за живое, даже если дома на полную мощность врубить того же самого Чайковского или Рахманинова, как та же самая музыка в тысячном зале, когда ее слушаешь вместе с такими же зрителями. Тогда и катарсис можно испытать.

Но, конечно, в этом деле нужно действовать очень аккуратно. Например, совмещать популярное и известное с чем-то новым. И вместе с Первым концертом Чайковского предложить людям что-то такое, чего они от Чайковского даже и не ожидали. «Гамлета» или Третью оркестровую сюиту. И они убедятся, что это совершенно потрясающая музыка.

«Не собираюсь оправдывать хамство, легкомыслие и раздолбайство»

Вернемся к ритуалам. Звуки мобильников во время концертов – это с нами уже навсегда? Это уже не исправить?

Надежда только на постепенное и неуклонное повышение технической грамотности публики, на то, что она научится со своими телефонами обращаться. Потому что, на самом деле, этот фактор пока еще можно считать новым в рамках тех вековых традиций, что установлены.

Другое дело, что многие слушатели даже не считают нужным свои телефоны выключать. То есть не испытывают уважения к себе подобным, потому что они дикие. Я нисколько не собираюсь оправдывать это хамство, легкомыслие и откровенное раздолбайство, когда человек вообще не думает о том, что у него в сумочке или в кармане, по сути, лежит тикающая бомба, которая может в какой-то момент сработать. Когда слушатель не понимает, что есть вещи, которые нужно сделать, потому что это в общих интересах. А в общих интересах, чтобы в зале было тихо.

Музыкантам эти звуки сильно мешают?

Вообще сильно. А если идет запись или прямая трансляция концерта, то ясно, что они будут в каком-то смысле испорчены. Ведь телефон зазвонит обязательно в самый неподходящий момент, просто по закону подлости. Мне остается лишний раз или даже лишних два раза просить слушателей выключать мобильники. Напоминать про взаимоуважение, про все эти вроде бы прописные истины. И радоваться, если эти призывы срабатывают.

А дресс-код – это проблема, на ваш взгляд?

До тех же пределов, за которыми проявляется явное неуважение и явная декларация «мне наплевать на окружающих». Знаете, в московском метро, особенно когда в столице бывает очень жарко, встречаются люди в пляжных тапочках и чуть ли не в плавках. Я уж не говорю про персонажей, которые в своей жизни так и не научились пользоваться дезодорантами. Впрочем, до столь явного наплевательства и воинствующего невежества, как правило, публика на филармонических концертах не опускается. Я, во всяком случае, с таким ни разу на своем веку не сталкивался. Может, просто повезло.

Что касается более тонких вещей вроде костюмов, галстуков или кроссовок, то, знаете, пусть в чем угодно приходят. Главное, чтобы все-таки приходили.

«Татарам точно есть что сказать в музыке»

Каково, на ваш взгляд, место татарской музыки на современном мировом музыкальном небосклоне. Это местное явление или что-то большее?

Есть такое большое явление, как София Асгатовна Губайдулина. Но она, хотя и родилась в Татарстане, является человеком мира, как музыкальное явление – выходит за все рамки, в том числе и за рамки татарской композиторской школы. Она работает в абсолютно уникальном направлении, которое создала сама. Она, безусловно, великая дочь татарского народа, и все это прекрасно понимают, но она не явление татарской музыки. У нее фантастически острый слух, она слышит такие вещи, которых никто больше не слышит, она создает из ничего новые звуковые миры. В этих мирах, безусловно, присутствует очень многое из татарской этнической древности и из культурного кода татарской нации, причем из самых далеких, глубоких пластов. Но она совершенно неповторима и ни на кого не похожа.

Что касается татарской композиторской школы, то она представляет собой самостоятельное явление, интересное не только для тех, кто понимает, говорит и поет по-татарски (или по-башкирски). На то она и музыка, чтобы говорить со всеми на своем языке, поверх всех барьеров. Эта школа сопоставима с европейскими, особенно восточноевропейскими. Например, Чехия не самая могучая держава, но там возникли и Сметана, и Дворжак, и Яначек, и Мартину, а это все мировые классики. Так и татарская школа – она сопоставима по своеобразию, и по качеству, и по количеству произведений со школами отдельных европейских стран.

И эта школа не просто сильная, она развивается, что подтверждает, что к этому есть общественный интерес, на это есть спрос. Творчество Сайдашева, Жиганова и других классиков продолжают молодые современники – тот же Эльмир Низамов. Я не люблю громких слов, но, знаете, когда народу есть что сказать – и на уровне фольклора, и на уровне более тонком и глубоком, на котором, собственно, и работает классическое искусство, – этого не спрячешь. Так вот, татарам точно есть что сказать. И это все опирается на традицию, потому что все-таки татары на этой земле живут очень давно и другой исторической родины у них нет и не предвидится.

А как так получилось, на ваш взгляд?

Чтобы сформировалась такая школа, нужно было на протяжении всех предыдущих десятилетий осознавать себя крупнейшим нерусским народом России, ценить это, развивать и поддерживать. Такая традиция как бы ретроспективно эту школу укрепляет в историческом плане и создает базис для развития. Ведь музыкальный язык тоже может быть или живым, или мертвым. На мертвом языке, будь он сколь угодно прекрасен, как латынь, не поют песен, не складывают стихов и не рассказывают анекдотов. Он как бы академический. При этом его могут изучать специалисты, он может считаться образцом совершенства и т.д.

Но я говорю о другом. Тот музыкальный язык, который в результате работы всех этих поколений в Татарстане сложился, условно говоря, от Жиганова до Низамова, – это живой язык. И на нем продолжают создавать новую музыку. Нельзя сказать, что этот язык самый распространенный в мире, но он важный, он существует и он развивается, потому что появляются новые люди, которые могут на нем разговаривать.

Я могу говорить об этом со всей ответственностью, потому что мы с ГАСО РТ давно уже, много лет, делаем «Музыкальную азбуку от А до Я». И за эти годы через наши руки прошло множество различных татарских произведений. Это довольно большое наследие. Есть в нем, конечно, и вполне стандартные для советского искусства вещи – национальные по форме, но социалистические по содержанию. Но есть и вещи, из которых прямо-таки прет самобытность. А еще я каждый раз смотрю, с каким отношением это и оркестр играет, и как публика на это реагирует. И вижу, что реагирует правильно.

То есть татарская музыка – это часть чего-то безусловно большего. Есть такое хорошее выражение – «человек тем более счастлив, чем больше разных «мы» он может о себе сказать». В данном случае «мы», безусловно, и часть отечественной культуры, и часть мировой культуры. Но при этом «мы» еще и располагаем местным наследием, которое очень дорогого стоит на самом деле. Когда речь идет о школах, о направлениях, актуальных в современных обстоятельствах, когда обсуждается, какие композиторы, какие течения музыки сейчас наиболее активны, то татарская школа всегда на слуху. И, надеюсь, так будет всегда.