Алексей Куртов: «Татарстан сумел построить модель, в которой всем есть достойное место»

«От того, что мы соединим бедного с богатым, все богатыми не станут»

Алексей Анатольевич, каким вы видите будущее обустройство страны: все идет к полной унификации или же региональные элиты, губернаторы получат визу на более самостоятельное управление?

Сейчас идет дискуссия о том, как управлять экономикой такой страны, как Россия, с учетом того, что у нас столь неравномерное региональное развитие. Напомню, что наша страна разделена на семь федеральных округов, внутри которых экономически и социально устроено все очень по-разному.

Сейчас вовсю идет обсуждение создания групп регионов на основе экономических моделей. То есть речь о собирании в кластер управления, например, фронтирных регионов – тех, у которых есть внешняя граница и возможность торговать вовне. Есть кластеры добывающих регионов, сельскохозяйственных и так далее.

На мой взгляд, создание кластеров регионов по другим принципам, нежели по географическому, – очень интересный процесс. Возможно, где-то там найдется истина. Географический способ восприятия мира, наверное, уже устарел.

Какое место может занять Татарстан в рамках этих процессов?

Татарстан всегда был территорией, с которой брали пример. В разных аспектах. Начиная от умения организовать единую систему госуправления.

Наш Президент, корректируя Конституцию, сказал, что это делается для того, чтобы изменилась система общественного управления страной. Для чего? Для того, чтобы построить вертикаль. Татарстан показал, как можно построить вертикаль власти, которая в целом удовлетворительна для жителей региона, на базе уже имеющихся законов.

В Татарстане ярко представлена партия власти, и в отличие от некоторых других регионов здесь к ней относятся вполне нормально. Во-вторых, Президент Татарстана – уважаемый человек, у которого есть очевидная и понятная система выращивания кадров. Вы все время ищете и находите такие решения, которые могут давать новые качества госуправлению.

Что в Татарстане очень здорово – это система обратной связи. Она была налажена еще до появления ЦУРов. Качественная коммуникация «жители – власть» – это один из важнейших параметров государственного устройства.

Конечно, у республики много денег, но дело не в них. Есть богатые регионы, которые подобного сделать не могут.

Ну и самое главное, то, что сейчас очень часто звучит, – межнациональные отношения. Татарстан сумел построить модель, в которой всем есть место – не ограничивающее, достойное, позволяющее. Это мы видим далеко не во всех республиках.

Татарстан делает всё для того, чтобы люди здесь чувствовали комфорт и защищенность, несмотря на национальность, вероисповедание, профессию или место рождения. Также очень важно то, что Татарстан никогда не отделяет себя от России.

Не могу не вспомнить прошлогодние «вбросы» про укрупнение регионов. Татарстан то сливали с Башкирией, то присоединяли к нам города Марий Эл. Какие перспективы у этого формата, на ваш взгляд?

Эти слухи очень долго обсуждают, но, судя по всему, они беспочвенны, так как не дадут результата. От того, что мы соединим бедного с богатым, все богатыми не станут.

Это советская практика. Взять ту же Украину: когда-то ей были отданы две области – те, что сейчас называются Донецкой и Луганской. Их административно передали, потому что республике не хватало промышленного потенциала. Выровняли ресурсы, так сказать. И сейчас мы пожинаем плоды в том числе такого подхода.

Мне кажется, тот подход, о котором я говорил, – кластеризация не по географическому признаку, а по каким-то более продуманным признакам – гораздо перспективнее.

«Мы медленно дрейфуем от философии соревнования к философии победы»

Алексей Анатольевич, недавно вы приезжали в Казань, чтобы поучаствовать в дискуссии «Есть ли у России национальная идея?». Как вы считаете, можно ли говорить о том, что очертания нашей национальной идеи начали четче проступать на фоне февральских событий? Если да, то какой контур вырисовывается?

Движение определенно началось, но кристаллизации пока не видно. Появились тектонические рассуждения, причем не только по телевизору, но и среди рядовых жителей страны. Чаще начали звучать вопросы «что происходит?», «почему?», «для чего?».

В связи с февральскими событиями стало заметно следующее: последние 15-20 лет в нашей культуре политики и социальных отношений сложились две парадигмы – победы и выигрыша.

Чем они отличаются друг от друга?

Парадигма победы рассматривает окружающий мир как скопление врагов, и вы обязаны их побеждать. Победа подразумевает уничтожение, и там нет никаких правил. Допустим, вы приложите определенные силы, уничтожите врага, но финалом для вас станет выжженное поле вокруг и полное отсутствие друзей. А если у вас больше нет врагов, вы успокаиваетесь и перестаете быть готовым к возможным новым вызовам. Любая победа – это всегда ловушка.

Вторая политическая парадигма, которая просматривается, – парадигма выигрыша. В этом случае мы говорим о желании выиграть по правилам. В итоге вы получаете то, к чему стремились, – выигрыш, но самое главное – у вас сохраняется необходимость оставаться мобилизованным. Вы должны понимать, что рядом с вами не враг, но соперник, у которого есть ресурсы и свои интересы. Он сейчас слабее, но он не уничтожен, и для того, чтобы дальше сохранять паритет, вам нужно постоянно подкачивать свои ресурсы.

Еще 200 лет назад стратегия победы была приоритетной: уничтожил врага и спи спокойно. Но наш мир очень быстро меняется, поэтому любая победа сейчас моментально превращается в появление нового врага. И этот новый враг тоже будет воевать с вами не по правилам.

Желание всех победить и уничтожить, чтобы никого не было рядом, уверенность только в своей правде и отказ от любых правил – ужасная вещь, с которой мы, к сожалению, сейчас очень часто сталкиваемся. И февральские события обострили такое отношение. Мы видим, как эти философии понимания жизни начали сталкиваться в обществе. Одни говорят: «Мы не хотим уничтожать, мы хотим соревноваться», а другие говорят: «Если не мы, то они». Противопоставление этих точек сейчас очень резко и очень заметно.

Это то, что происходит в обществе, а если исходить из сигналов, звучащих в публичном поле от представителей власти? Им ближе парадигма победы?

Да, власть сейчас пытается победить. Пользуясь единением людей под флагом, они говорят: «Мы должны победить. Если бы мы не напали, то на нас бы напали первыми».

Этот аргумент в целом доступен, но не очень хорошо объяснен. Пока его несомненно принимают – до тех пор, пока флаг находится в сильных руках. Как только флаг немного накренится, начнут появляться вопросы.

Нашу национальную идею сейчас можно свести к победе?

Победа – это все-таки инструментальная вещь по отношению к идеологии и национальной идее. Национальная идея – это нечто большее. Это свод пониманий жителями нашей страны того, куда мы движемся, к чему мы должны прийти и за что каждый из нас отвечает. Идеология принимается тогда, когда человек соглашается взять на себя ответственность за реализацию этой идеологии.

В 2016 году Президент определил национальной идеей России конкурентоспособность. В 2020 году, по его же словам, она стала заключаться в патриотизме. О чем говорит такая смена ориентиров?

Мы медленно дрейфуем от философии соревнования к философии победы. Мы должны были соревноваться с кем-то, догонять, например, Португалию. А сейчас мы должны быть просто сильнее всех.

Если у человека на улице спросить, есть ли у России национальная идея, он ответит положительно. Но если мы попросим его сказать, в чем она заключается, скорее всего, он не ответит.

Думаю, Президент может для себя сформулировать ответ на этот вопрос, как и некоторое количество людей, постоянно занимающихся практической политикой. Но основная часть людей не скажет, в чем национальная идея нашей страны. А это значит, что она не проявлена в социуме.

Солженицын однажды сказал хорошую фразу, которая звучит примерно так: национальная идея не может родиться в голове начальника или в кабинете – она должна выкристаллизовываться в народе. Я думаю, нужно и то и другое. Во-первых, ее нужно правильно, грамотно сформулировать, поставить цели, задачи. В то же время люди должны понимать что это и зачем. Два этих вектора сейчас идут друг другу навстречу, но еще не встретились.

«Русский мир» – национальная идея?

Он мог бы быть национальной идеей, если бы был оформлен в том виде, в котором зарождался изначально. Это идея конца 19-го века, наверное, от продвигавших ее теоретиков анархизма, народничества.

В 1990-е годы национальная идея рассматривалась как термин для построения цели будущего страны. К сожалению, «Русский мир» так и не был сформулирован. Кто-то говорит, что это просто сообщество людей, говорящих на русском языке и поддерживающих друг друга, кто-то пытается вложить в это более сложные понятия.

Так или иначе, не сформулировано и не работает.

Может ли она – национальная идея – существовать в многонациональном обществе, коим является современное российское государство?

Это вопрос дефиниций. «Национальная» здесь – от слова «нация», а не от слова «национальность». В этом смысле мы считаем татар и русских одной нацией. Нацией, которая обслуживается государством Россия. И в то же время мы всем нашим населением обслуживаем нашу огромную страну. Не зря в определении слова «нация» есть два смысла – и сложившаяся совокупность людей, и страна.

Несмотря на отсутствие понятной и сформулированной национальной идеи, наше государство вполне себе функционирует. Может, она и не нужна, и нечего ломать голову, выискивая ее?

Думаю, что особенно и не нужна. Она может быть сформулирована, но придумывать ее специально для чего-то – зачем? Более того, национальная идея может меняться в зависимости от конкретного исторического периода.

Мы знаем массу государств, в которых национальная идея не проявлена как таковая, но, тем не менее, они считают себя собранной воедино нацией. Там, где ее не было, они разваливались совершенно спокойно – те же бельгийцы, французы, которые долго дружили, но в итоге разделились на разные государства. А немцы, наоборот, сошлись. Что их объединило? Не фашистская же идея и не социалистическая. После распада СССР они соединились и нашли общий язык.

«Мы оказались в ужасном периоде, когда все воюют со всеми»

Какой режим сейчас в России?

Думаю, это автократия. У нас есть безусловный лидер. Безусловный настолько, что его ближайшее окружение не в состоянии проявить какую-то волю, отличную от воли первого лица. Это автократия в чистом виде.

Какое место может занять Россия в мире с учетом текущих событий? В какую сторону мы дрейфуем?

В общем-то, мы сейчас отходим от всех и начинаем смотреть со стороны, как бы говоря: «Вы все делаете неправильно». А когда нас спрашивают о том, как надо, мы отвечаем: «Мы еще сами не определились».

Но если попытаться заглянуть чуть-чуть вперед, мы с вами увидим, что те процессы, виновниками которых – специально или случайно – мы оказались, идут и так. Идет процесс отчуждения.

Не зря европейские страны не могут договориться даже по украинскому консенсусу: они дрейфуют то в одну сторону, то в другую. Это явно нельзя назвать свидетельством того, что у них там все хорошо.

На протяжении последних 5-10 лет Путин, как достаточно тонкий политик, постоянно говорит о том, что мир меняется. Жаль, что никто не может сформулировать, каким он будет, но процесс точно запущен. Возможно, мы должны занять в нем какое-то место, которое пока еще свободно.

В одном из недавних интервью экономист Андрей Мовчан заявил, что в ситуациях, подобных той, в которой мы оказались, политические режимы консервируются еще крепче. Согласны ли вы с ним? К чему готовиться?

Проблема в том, что мы не знаем модели следующего мироустройства. И у нас нет мерки, по которой мы можем измерить центробежные или центростремительные силы в стране. Сейчас мы видим консенсус вокруг СВО, но неизвестно, что будет осенью, когда люди реально почувствуют на себе экономические последствия.

Вполне возможно, что начнется центростремительное движение и все будут пытаться держаться вместе, потому что иначе не устоять. Очень трудно предполагать, как все сложится.

А как вы оцениваете вероятность гражданской войны?

Она все время идет. Вопрос в масштабах. Сейчас мы оказались в ужасном периоде, когда все воюют со всеми. Любое событие легко становится поводом для разборок, а не просто для несогласия. Страсти бушуют.

Мы в том числе можем наблюдать то, как между собой воюет либеральная оппозиция: в попытке собраться в один фланг они запускают внутренние конфликты, которые проходят с не меньшей яростью и энергией, чем когда они нападают на режим.

Даже когда мы собираемся в кругу друзей, мы договариваемся не говорить об СВО, поскольку самые маленькие нюансы сейчас приводят к тому, что мы начинаем горячиться.

Это не масштабная война, но это война на разрушение гражданского ощущения нашего общества. Сейчас она маскируется молчанием, но может проявиться, как только появится очень важный повод.