Альберт Саттаров: «Шикарную картину можно купить очень дешево. И так было всегда»

«Думаю, Нижнекамск самый органичный татарстанский город после Казани»

– Альберт Бахтиарович, вы родились в Зеленодольске в семье водителя, который, как вы сказали где-то, всю жизнь возил «разных начальников». То есть вы из простой семьи? Кем работала ваша мама?

– Травильщицей на заводе Серго. В молодости она любила играть на аккордеоне и мечтала, чтобы я стал баянистом. Поэтому, когда я подрос, хотела отдать меня на баян. Но на выборе профессии у меня, скорее всего, сказались более глубокие корни со стороны мамы. Потому что там есть, скажем так, немаленькие художники.

– Кто именно?

– Не хотелось бы этого касаться, мне кажется, это будет не совсем корректно. И еще повлиял один случай, когда мне было восемь или девять лет. У нас во дворе был подвальчик, и мы с мальчишками как-то зашли посмотреть, что там такое. А в подвальчике, как оказалось, работал художник-оформитель. И он стал показывать нам свои картинки на кусочках крагиса (лист мягкой прессованной древесины, – прим. Т-и), подарил коробку гуаши. Среди картинок был натюрморт Хруцкого (это я уже потом понял) с фруктами и разрезанным арбузом: мякоть, зернышки как живые… Это произвело на меня сильное впечатление, сразу захотелось научиться рисовать. И сказал маме, что пойду в художники.

– А где получили художественное образование?

– Сначала в зеленодольской художественной школе. Там педагоги сказали, что они учились в Чебоксарском художественном училище, ну и посоветовали ехать в Чебоксары.

– Почему не поехали в Казань?

– Мне хотелось идти своим путем, не зависеть ни от кого. В Казани жил и работал мой родственник, действительно крупный художник, но я сразу решил, что пока даже знакомиться с ним не буду. Познакомился уже позже, в 90-х годах, когда участвовал в выставке «Большая Волга».

– А как попали в Нижнекамск?

– Это было сразу после армии, в 1987 году. Так получилось по семейным обстоятельствам.

– И никогда не жалели об этом?

– Нет. Я люблю маленькие города. Нижнекамск компактный, комфортный, уютный, при этом самый современный из небольших городов. В Татарстане, я думаю, это самый органичный город после Казани, где люди достаточно... не бедные, скажем так. В принципе, художникам в Нижнекамске очень даже неплохо.

А в больших городах у меня всегда возникает ощущение, что там трудно сохранять энергию для работы. Мне нужна какая-то тишина. Хотя сейчас, наверное, тишина может быть только в мастерской. Как выходишь на улицу, везде бурная жизнь.

«Как-то попросили написать дедушку по фотографии. Но не его, а его родственников»

– Вы сейчас свободный художник?

– Да, уже с 2000 года. Каждое утро иду в свою мастерскую и до вечера там работаю. Что было до этого? После армии работал художником-оформителем в Доме пионеров, в 90-е был приемщиком на автостоянке, там работал сутки через трое. Было много свободного времени для написания картин (смеется).

– Вы сказали, что в Нижнекамске есть кому продавать картины. А кому, например, продавали из тех, кто на слуху?

– Тут такое дело: есть люди, которые имеют и должности, и власть, и деньги, но их не интересует искусство. И еще не каждому нравится смотреть на себя в зеркале или на свое изображение. Чтобы заказывать портреты, недостаточно иметь деньги, нужно любить либо себя, либо искусство. Либо то и другое.

– Вы только что закончили портрет композитора Шамиля Шарифуллина, который, понятно, писался по фотографии. В чем специфика таких портретов?

– Когда работаешь по фотографии, очень важно, чтобы ее качество было максимальным. И если фотография не очень, тут уже приходится... не домысливать даже – это сложно, тем более когда пишешь для родственников. Они ведь каждую впадинку знают, каждую эмоцию, а плохая фотография может исказить все это, например из-за плохого освещения. Поэтому, когда пишу портреты, я сам обычно снимаю. Нахожу интересный поворот лица, рук и так далее.

– Самый курьезный из ваших портретных заказов?

– В Нижнекамске попросили написать дедушку (не буду называть фамилию) и сказали, что фотографии есть – только не дедушки, а родственников. У меня, мол, такой же нос, как у деда, у двоюродного брата глаза, у кого-то еще уши. И надо эти части собрать.

– Как в «Женитьбе» Гоголя.

– Да-да. Я взял заказ, но, честно говоря, думал, что все закончится большим провалом. Но когда принес работу, заказчик прямо очень обрадовался. Сказал, что это вылитый дед. Но вообще писать таким образом – авантюра чистой воды. Нужно было отказаться, но я подумал: ну что, попробую, посмотрим, что получится.

– А было такое, чтобы у вас не приняли работу?

– Нет, такого не было. Просто, когда владеешь [мастерством] и понимаешь, что такое портрет, то любая задача, в принципе, дело времени. Но бывают такие случаи, когда пишешь по фотографии все как есть, вплоть до морщин. И у одной женщины, которая пришла за заказом, была истерика, потому что она увидела на лбу маленькую морщинку. Люди же думают, что исправить уже невозможно. Ну и я просто за секунду это убрал.

«Заказчиков татарской национальности минимум»

– У вас оба родителя татары? Татарские корни как-то в вас отзываются?

– Да, в роду все татары. Но если честно, в то время, когда я был маленьким и учился в школе, в обществе не было такого, чтобы все прямо тянулись [к национальным корням]. Наоборот, я видел, что этого как-то недостаточно. Не было татарских книг, таких, чтобы почитать. В основном язык знали те, у кого родители общались между собой и с детьми на татарском. Ну и те, кому повезло родиться в деревне, знали язык очень хорошо.

– То есть ваши родители не разговаривали на татарском?

– Разговаривали, но… Я учился в обычной советской школе, где было минимальное количество часов на татарский. Речь я хорошо понимаю, но разговаривать на татарском просто язык не привык, потому что изо дня в день общаюсь с людьми нетатарской национальности. Вообще заказчиков татарской национальности минимум.

– Недавно мы брали интервью у галериста и коллекционера Ильдара Галеева, он сказал похожую вещь: у татар нет феномена собирательства и коллекционирования.

– Да. Не то что собирателей, даже покупателей намного меньше.

– С чем вы это связываете?

– С традицией. В мусульманской религии, как известно, изображение человека или, скажем, птиц невозможно. Только орнамент. Фотографии в татарских семьях допускались, но картины, нарисованные вручную, были табу.

– Тем не менее такой вопрос применительно к вашей профессии. Возможно ли сказать о каком-либо лице, что оно стопроцентно татарское? Или они все-таки разные, татарские лица? Помните, в соцсетях не так давно ходила советская милицейская разнарядка с типичными лицами людей разных национальностей: татарин – он вот такой, литовец – такой, и так далее. Реально ли создать такое среднее татарское лицо?

– Не знаю. Но возьмите портреты Ленина: если Ленина рисовал казах, то у него были казахские черты. Если художник татарин, что-то татарское в его лицах все равно добавляется, отражается, даже неосознанно.

Но если художник очень профессиональный и он делает образ, он все равно как-то больше изнутри... Вот есть художники, которые и характер человека видят, и все чувства его знают, но передать это художественными средствами не могут, чего-то не хватает. А есть художники, которые и глубину душевную видят, сложность характера, когда одно чувство у портретируемого накладывается на другое, и передать это могут.

У меня есть «Портрет Бредихина», где видно, насколько человек силен и грозен в своем образе, но при этом, надеюсь, видно и то, какой он добрейший человек, как он светится счастьем, добром, и глаза его добрые, он любому готов помочь. И эти чувства перекликаются и наслаиваются. Это уже психологический портрет. Психологи-портретисты – большая редкость.

«Работы Шамиля Шайдуллина – высокое мировое искусство»

– Кто-нибудь из нижнекамских руководителей, из местной элиты коллекционирует картины?

– Если кто-то и коллекционирует, то вряд ли... [будет это афишировать] Нет, есть люди, которые знают человека, у которого весь коттедж в картинах. Он давно закупает, начинал с копий… Но чтобы быть настоящим коллекционером, нужно понимать искусство или, по крайней мере, привлекать знакомых искусствоведов. Конечно, и шикарную вещь можно купить очень дешево, так было всегда, и сейчас так же. Просто нужно понимать, что покупать.

– Получается, наши художники обесценены по сравнению с европейскими?

– Сейчас у нас есть даже намного более интересные художники. За всех, конечно, не скажу, но есть очень большие мастера. Возьмите Шамиля Шайдуллина – это же высокое мировое искусство. Настолько профессионально сделанные работы, настолько прочувствованные. Он же не просто писал, он такую душу вкладывал, и все это со своим пониманием цвета, со своим вкусом. Это смотрится именно как национальное татарское искусство. Такого нет нигде. Это просто бесценные работы.

– В таком случае дилетантский вопрос: почему картины Шайдуллина не продаются на западных аукционах?

– А кто их туда возил, кто его представлял? Для этого нужны связи, планомерная работа с этим и знание конъюнктуры.

– Без каких черт характера не стоит идти в художники?

– Что такое вообще уметь рисовать? Можно ведь по-разному это делать – абстрактно, реалистически… Это все рисование, и говорить, что этот человек не умеет рисовать, а тот умеет... В принципе, все умеют. Но создавать произведение искусства уже совсем другое. Я до определенного времени просто писал все, что нравилось, к чему душа лежала. Что-то интересное увидел — загорелся и пишешь. А сейчас другой подход. Я просто поставил перед собой этот вопрос: а что такое произведение искусства?

Чтобы выбрать профессию художника, мало просто хотеть рисовать. Нужно, во-первых, иметь усидчивость и терпение. И второе, без чего не может быть искусства, — это чувства. Многим людям Бог не дал чувствовать. А без этого очень сложно писать, потому что всегда надо чувствовать, где усилить, сделать ярче, как это придумать и технически осуществить. Ну и выбор того, что ты хочешь рисовать, который зависит еще и от образования, от того, насколько глубоко ты понимаешь какое-то явление.

«В Индии такие жанровые сценки! Просто идешь и видишь реальную картину»

– Вы ведь полтора месяца прожили в Индии?

– Да, я дважды ездил туда, в 2013 году и в 2015-м. Путешествия – это такая вещь, где каждый человек находит точку, которая максимально его. То есть для его души. Для меня Индия – это всё, там душа у меня просто поет. Не знаю, воздух ли это такой или что-то еще, но вот в Индию просто тянет.

– А как вы туда попали?

– Как раз Бредихин предложил. Он врач-гомеопат, а в Индии живет профессор, гомеопат в восьмом поколении, который их обучал. У профессора был 86-летний отец. И вот эти врачи, которых собралось человек тридцать из разных стран, решили скинуться и подарить отцу профессора его портрет. Мы ездили к нему в Тривандрам, там я и писал портрет. В свободное время ходили по улицам – такая красота… Но в больших городах там немного скучновато, нет таких образов.

Образы были в мусульманской рыбацкой деревне на берегу океана, где мы жили. Местные вечером уплывали на катерах, брали с собой фонари, топливо и всю ночь сидели в океане. И вот смотришь в океан после шести вечера, когда уже темно (это был февраль-март), – и там как будто ночной город, всё в огоньках. А утром они возвращались с уловом, их встречала вся деревня и люди, которым хотелось купить свежую рыбу. Старейшина начинал торг, и кто называл самую высокую цену, тот и забирал. Рыба разная, какая-то шла на хранение на склады со льдом, кто-то забирал сразу домой, а кто-то на перепродажу, для этого тут же женщины сидели.

– Много тем из деревни привезли?

– Очень много! Уже второй год готовлю выставку, заканчиваю 16 работ, среди них семь-восемь – индийской тематики. И, конечно, привез полно эскизов. Почему я сейчас местные темы не беру? Потому что у меня такой материал из Индии… Там такие жанровые сценки — просто идешь и видишь реальную картину.

– Например?

– Например, у меня есть картина «Читающая девушка». Шел мимо недостроенного дома, увидел, как в оконном проеме сидит девушка и читает газету. Такая индианка в цветном платье, лицо прямо супер. Просто повезло, что оказался в нужное время в нужном месте и успел зафиксировать. Она, конечно, увидела, вскочила. Для них неприемлемо, когда кто-то снимает, особенно для мусульман.

– То есть вы это фотографировали?

– Да, рисовать там невозможно, они же тебя видят.

«Даже французские импрессионисты писали этюд, фотографировали вид и дописывали уже в мастерской»

– Но можно же, наверное, запомнить образ?

– Запомнить тоже невозможно, там же столько деталей. Даже французские импрессионисты писали этюд, фотографировали вид (тогда фотоаппарат уже изобрели) и дописывали уже в мастерской. Хотя раньше считалось, что писать по фотографии – моветон, неправильно, «не искусство». Но фотоаппарат просто фиксирует детали, а колорит ты берешь из головы, композицию тоже выстраиваешь как хочешь.

В общем, я прошел чуть дальше, а там была еще одна женщина, то ли посуду мыла, то ли обед готовила. Потом я ее включил в композицию. Суть картины такая: вот этот бетон, вот проем, в проеме сидит девушка, читает вслух газету, а женщина, ее мама скорее всего, готовит обед и слушает. Дальше там большие кусты с цветами, это смотрится как океанская волна с медузами и растительность с большими цветами. В общем, бетон – это их маленький мир, огражденный от всех, а газета – их связь с цивилизацией. То есть художественными средствами показана значимость информации.

И есть еще «Буддийский монах». Я увидел его в Тривандраме, он возвращался, скорее всего, со службы. И он как будто парит в воздухе. Когда человек падает, он вскидывает руки для удержания равновесия, здесь как раз тот случай. Сейчас покажу фрагмент, просто для интереса (показывает). Это незаконченная работа, вчера пять часов только голову дописывал.

– А из поездки в Венецию вы что вынесли?

– Возможность съездить в Венецию появилась у меня в 2008 году. И слава богу, что успел это увидеть. Потому что по курсу истории искусства мы изучили почти все памятники Италии, в том числе Венеции. И когда ты приезжаешь туда, то просто ходишь как по книжке, со страницы на страницу. Там такое чувство, что ты попал в другой век, только люди современные. Ходить, правда, мало где можно, только по мостам, еще где-то. Многие гостиницы – это просто дверь в стене и вода. Пожарные, медицинские, полицейские службы работают как водное такси.

И вот я плавал по Гранд-каналу туда и обратно несколько раз в течение дня. Хотелось найти интересное изображение, тени, виды. Допустим, плывешь и смотрится не очень, не хочется писать. А через два часа тени поменялись, и уже совсем другой вид, колорит, освещение, уже интересно.

И в Венеции постоянно двигаешься, даже на гондолах ты все время в движении. То есть нет возможности просто стоять и писать. Поэтому пришлось все фотографировать, собирать материал. Из тысячи фотографий получилось около 20 работ.

Рустем Шакиров, Рамиль Гали
Фотографии работ предоставлены Альбертом Саттаровым